Сморчки. Я место знаю. Поедем к вечеру на Сожицу, я моторку возьму у Ти-мочкина.
— Моторку? — загорелся Вася и недоверчиво протянул: — Ну да... У вас работа ведь срочная.
— Отгул за два дня беру. Решено?
— Еще спрашиваете! Водки тоже купить?
— Нет, жарко. Купи лучше пива, хлебного квасу купи. Одним словом, еды на два дня.
— Ух, здорово! — сорвался Вася с места, хватая сумку.
— Подожди, подожди. Или у тебя свои деньги?
— Нет еще, скоро будут.
— Э-э, подожди! Откуда?
— Потом узнаете. Честные деньги. Мы договорились об одной работенке, я и Вовка Смирнов. Пока секрет.
— Ну идет!
Речушка Сожица, впадавшая в Острицу, обрывистая, светлая и тихая. Воды до пояса, Васе — до плеч. Километров за сорок от города они выбрали подходящее место — неподалеку стог сена, на другом берегу старый березовый лес, березы свесились до самой воды. От дождей Сожица располнела, хотя оставалась по-прежнему светла, и ветви берез полощутся в чистой теплой воде, и вечернее косое солнце еще довольно сильно припекает, и вокруг весело и безлюдно. Небо высокое, тоже светлое, в прибрежных кустах на лесистом берегу возятся птицы. Слышится голос малиновки, труженик дятел стучит о сухой сук, стремительная кукушка перелетает с березы на березу, покукует немножко, прислушается и — дальше.
— Дядя Дима! Сюда-а! Сколько здесь ямок — страх! Ай-яй-яй!
Вцепившись клешней в палец, на руке у Васи болтался старый черный рак. Вася визжал, не решаясь взяться за рака другой рукой. Торопясь, Дмитрий наткнулся на кочку на дне, плюхнулся в воду с головой, отфыркиваясь, поднимая вокруг тучи ила, добрался наконец до Васи, отломил клешню и бросил рака в мокрую, по-живому шевелящуюся полотняную сумку на груди. Разжал отломанную клешню, и Вася сунул руку в воду и, морщась, стал ею трясти.
— Ты их за спинки ловчись. Ничего, до свадьбы заживет.
Дмитрий шарил под обрывом: раков действительно было много. Они сердито шуршали в сумке, и Дмитрий время от времени выходил на берег и пересыпал их в закрытую корзину, выложенную изнутри влажным мхом.
После неудачи Вася действовал осторожнее, но скоро забыл и всякий раз, выхватывая из воды хлопавшего хвостом рака, кричал:
— Еще один. Сорок первый! Сорок второй! Ух ты, здоровый что ботинок! Посмотрите-ка, дядя Дима!
— Вижу, вижу. У меня ушел, негодяй, никак не найду. Подожди, подожди — вон он, кажется... Ага, есть! Полезай, дружок, вот так! У меня тридцать пятый.
Когда совсем стемнело, появились комары, Дмитрий с Васей обмылись на глубоком месте, поужинали. Дмитрий надергал сена из стога и устроил постель. Вася сидел, часто зевая, и глядел, как над Сожицей начинает белеть туман.
— Ложись, Васек, спи.
— Сейчас, еще немного хочу посидеть.
— Ну как хочешь. А я покурю.
— Дядя Дима, а ведь мы столько раков не съедим. Завтра мы тоже ловить будем?
— Будем. И ночевать еще будем.
— Куда мы их денем?
— Завтра по лесу походим, а корзину в воду — не пропадут. И квас тоже в воду — холоднее будет.
— Ага. Теперь мамка тоже спит.
— Конечно. Спи, ложись.
— Хорошо, если б мамка была с нами,— зевнул Вася, устраиваясь.
— Следующий раз ее возьмем обязательно.
— Куда ей! Она раков боится.
— Она нам уху варить будет. И раков.
Дмитрий затушил окурок, откинулся на спину. Ни о чем не хотелось думать.
— Дядя Дима...— неожиданно позвал Вася.
— Что? Тебе холодно?
— Нет, я о мамке...
— Что — о мамке?
— Знаете, дядя Дима, она часто плачет. Ей сказала соседка наша, тетка Манька... Из-за нее вас не хотели в партию принимать. Правда?
— Подожди, что еще за вздор! — Дмитрий сел, лицо мальчика белело под стогом, и Дмитрий придвинулся ближе.— Ты правду говоришь?
— Честное слово, правда! Мы с Колькой Малюгиным подрались до смерти, а мать его в школу ходила жаловаться. Мамку вызывали к директору. Она вам не велела говорить.
— Мы же друзья, Васек. Нельзя не говорить. Из-за чего у вас там скандал вышел?
— Он, дурак, говорил разное. Что мамка, мол, пятно в анкете коммуниста и еще другое. Я ему показал. Я ему всю вывеску разукрасил пятнами. И еще разукрашу, пусть не лезет.— Вася сел, и Поляков почувствовал, как весь он сжался в комок.
— И правильно. Мать нельзя в обиду давать. Правильно, Васек. А сейчас ложись, ложись. Вот так. Только почему ты мне ничего не сказал? Несправедливо, брат.
Вася что-то сонно пробормотал в ответ и через минуту уснул. Дмитрий накрыл его своим плащом, отошел от стога, сел на берегу, свесив ноги с обрыва, и закурил. Плохо, Катя ни звуком не обмолвилась, и он, занятый последнее время, ничего не заметил. Плохо, плохо, сказал он себе. И потом, она два года не отдыхала и с такой поспешностью согласилась съездить к деду Матвею в деревню, хотя всю зиму мечтала об их поездке в Приазовье, вспомнила тетку, которая там где-то жила и звала ее к себе каждое лето. Катя ни разу у нее не была и не видела моря.
Пора бы ей вернуться.
Дмитрий вспомнил вечер за расчетами и схемами, усталость, когда ничего не клеилось. Из кухни доносился ее голос, смех Васи. Они не давали сосредоточиться, и Дмитрия злила их беззаботность, оживленная болтовня, даже потрескивание дров в плите. Наконец он не выдержал и плотно прикрыл дверь. Катя, перепачканная мукой, в клетчатом фартуке и такой же косынке, туго стянувшей рыжеватые, отливавшие медью волосы, тотчас заглянула в дверь и позвала:
— Хватит, Митя. Иди к нам, мученик, лепить вареники. Вода закипела, а мы не успеваем.
— Не мешай, Катя. Не даете сосредоточиться. Скоро кончу.
И снова уткнулся в ватман. Он не заметил, как Солонцова молча притворила дверь, и на кухне стихло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170