Дмитрий глядел на село, солнце уже садилось. Четыре года назад он ушел отсюда с чувством безнадежности. Остаться в землянке вместе с дедом Матвеем значило смириться окончательно. Тогда он лишь чувствовал, а теперь, глядя на золотые, стывшие в высоте дымы над селом, понимал. «А если бы я не ушел тогда?» — спросил он себя и задумался. Просто все могло окончиться очень плохо. Он поступил правильно, и сейчас ему особенно захотелось туда, вниз, в село, к людям. Он наконец пришел, и здесь этого пока никто не знает, даже дед Матвей.
Солнце садится просто, деловито, как старый, уставший за день петух на шесток, и вот оно скрывается, лишь тонкий, узкий золотистый край его остается, на глазах исчезая. Село мгновенно теряет окраску, дымы вверху еще золотятся. Остается один мягкий серый свет. Чем больше
смеркается, тем мягче, бесшумнее становится небо. Это — от снега.
Дмитрий скользил вниз с холма и смеялся.
Когда Дмитрий сидел с дедом Матвеем за столом, уставленным всякой снедью, и дед Матвей сердито выговаривал племяннику за невнимание, за то, что родное село забыл, в тот самый вечер Вася Солонцов пришел домой поздно. Мать работала в ночной, можно было не опасаться. Вернется она не раньше двенадцати, оставалось еще три с лишним часа. Открыв дверь ключом, который всегда лежал на условном месте, Вася не стал зажигать свет, он с детства не боялся темноты. Ощупью угадывая ведро с водой, стол и стулья, плиту и кастрюли на ней, он молча ходил по комнате. Он таскал за собой сумку, она шлепала его по ногам, но это его ничуть не тревожило. Он прошел в другую комнату. Здесь в окно падал свет уличного фонаря. Вася бросил сумку на стол, лег на свою кровать и заплакал. Он лежал навзничь и плакал навзрыд, дергаясь всем своим худым тельцем, сжав плечи и подложив под голову грязные, в чернильных пятнах ладошки. Он плакал долго и оборвал как-то неожиданно. Приподняв голову, протер кулаками запухшие глаза, сел на кровати, сгорбился, похожий особенно сейчас, в неверном ночном освещении, на маленького старичка. Еще раз всхлипнул и, дотянувшись по стенке до выключателя, щелкнул им.
Вася прижмурился и вышел на кухню, зажег свет и там. Ему становилось веселее. Он подсел к плите, стал ее разжигать. К приходу матери нужно было согреть чай, и самому тоже хотелось есть. Сырые дрова не загорались, только шипели и потрескивали. Вася подумал немного, принес свою сумку с книгами, решительно вытряхнул все содержимое на пол, сумку швырнул в угол, а книги стал разрывать и жечь. Тетрадки по письму и по арифметике последовали за учебниками, туда же отправились карандаши и линейка и еще несколько тетрадей и учебников. Теперь дрова горели хорошо, а Вася, не мигая, испуганно глядел в огонь круглыми глазами. Только одно он оставил—ручку-самописку, подаренную дядей Митей.
Мальчик вздохнул. Дядя Митя сейчас бы подсказал, что делать. Он такой умный, все знает, на инженера учится. Он бы им задал. Он на бокс как умеет, он его учил — ра-аз! р-раз! Вася вспомнил, разжал кулаки. Дядя Митя давно
к ним не заглядывает. Мама не хочет ничего говорить, лучше не спрашивать. Мама очень сердитая, может даже отшлепать. Так однажды было. Вася, после первой в жизни взбучки, старался не повторить той же ошибки. Он сам мог спросить у дяди Мити. И недавно целый день простоял у заводских ворот, рядом с проходной. Он выбрал, когда у матери был отгул. Замерз очень, а дядю Митю не встретил и вернулся домой. Хотя руки с мороза совсем зашлись, матери он ничего не сказал.
Вася налил чайник и поставил его на огонь. Затем подумал и поставил на плиту кастрюльку с холодным гороховым супом. Возле горячей плиты по телу у него сразу пополз озноб. Он погрел руки над плитой совсем по-взрослому, с наслаждением ахая, затем поел горячего супу. Вскипел чай. Вася осторожно сдвинул чайник с огня на край плиты. После кружки крутого чая вприкуску с сахаром ему неудержимо захотелось спать. Он по-хозяйски, как учила мать, подмел кругом плиты, широко зевая, дождался, пока прогорели дрова и над углями перестали играть синие изогнутые языки огня, и, встав на табуретку, при помощи железного прута, которым помешивают горящие дрова, задвинул заслонку в трубе. Потом он стал решать, стоит ему мыть руки или нет, вообще-то мать всегда говорит, что на ночь нужно мыть руки, но это если все хорошо. А так, пожалуй, не стоит, все равно не поможет.
Он уснул с немытыми руками возле плиты на стуле, и его разбудил громкий стук сначала в дверь, затем в окно. Вернулась с работы мать. Стрелки на часах были где-то возле единицы.
— Ты почему не в кровати? — строго спросила она, стягивая с себя ватник.— Что за фокусы? Свет жжешь. Ты что, бояться стал?
— Да нет, мама, я так просто...
— Просто... Кто спит так вот, не по-людски? Господи, господи,— вздохнула она,— морозище-то прямо дьявольский, того и гляди, на ходу в сосульку застынешь. Ты плиту топил?
— Топил. Как пришел, так и топил, вон еще теплая.
— Правда, теплая, с улицы-то знобь берет. Такие морозы постоят — дров не хватит. Придется еще покупать.
Согреваясь, она ходила по комнате, одновременно что-то передвигая и переставляя, раскладывая по своим местам. Сегодня впервые за много дней она довольна, смена прошла удачно. Вытянула чуть ли не на двести процентов. Ее сменщик, токарь пятого разряда, с фамилией, из-за которой он вынужден выслушивать много веселых
шуток, поздравил ее. Тимочкин была его фамилия, и самое главное — что-то девичье в манере держаться, здороваться, робко и гибко протягивая руку. Он был интеллигентен, в свое время чуть-чуть не закончил юридический институт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170