Не шел из головы старенький свитер, худенькие плечи, испуганные глаза матери и робкий взрослый взгляд мальчика из-под светлого густого чубика.
Это были Юлия Борисова и Екатерина Солонцова. В свое время они учились в одной школе, у одних учителей.
Была весна. Молодые деревья начинали одеваться в зеленый пух. Земля на холме уже подсохла, покрылась свежей травой.
Юлию Сергеевну окликнули, и она увидела высокого милиционера. Похоже было, что голова его посажена на длинный шест.
— Да? — спросила она холодно-вежливо; она не любила, когда ей мешали думать.
— Это мой участок.
— И дальше?
— Я и подумал, товарищ Борисова, не надо ли вам чего. Она пожала плечами и уже мягче спросила:
— Откуда вы меня знаете?
— Кто же вас не знает? Вы у нас лекцию читали. Говорят, о ваших подвигах при немцах книга написана.
— Так прямо и подвигах,— иронически улыбнулась Борисова, но ей было приятно.— Ну, уж коли вы меня знаете, давайте знакомиться.
— Андрей Попов,— щелкнул каблуками милиционер и расплылся в улыбке.
— Хороший у вас участок, Андрей Попов. Весь город как на ладони.
— Так точно, товарищ Борисова.
Она поморщилась от его официального тона.
— Благодарю вас, мне ничего не нужно.
С холма были видны сады предместья в легкой зеленой дымке, Острица, мост через нее, корпуса «Сельхоз-маша». Небо ветреное и ясное, все в солнце, и от этого синь была еще прозрачнее и тоньше.
В этом же году, зимой, на холме видели мужчину лет тридцати, в большой мохнатой шапке и коротком пальто. Из-под шапки поблескивали серые глубокие глаза. На ногах у него были черные стоптанные катанки с обшитыми кожей задниками. Лицо тронуто светлой щетиной. Холм продувался сухим морозным ветром насквозь, защищенный на зиму Вечный огонь продолжал гореть, и попадавший в него снег тут же таял. Город виднелся смутно. А мужчине хотелось полюбоваться городом, но прямо в лицо дул холодный ветер, и глаза слезились. Мужчина повернулся к ветру спиной, осторожно поднялся по обледенелым ступенькам еще выше и, улыбаясь, остановился.
У Вечного огня грел руки мальчишка лет восьми-девяти. Маленькие красные ручонки торчали из рукавов его аккуратной телогрейки, и тут же рядом лежала новенькая школьная сумка, припорошенная снегом. Мальчишка был в бурках, в толстой серой шапке. Он деловито грел руки и обосновался здесь, как видно, надолго. Мужчина подошел неслышно и стал рядом. Мальчишка заметил, неловко повернул тяжело закутанную голову, отдернул руки от огня и схватил свою сумку.
— Подожди,— остановил его мужчина, стоя на самой середине верхней ступеньки.— Ты меня испугался, малыш? Ты чей?
Мальчишка быстро, исподлобья осмотрел мужчину и отвел глаза.
— Я не испугался.
Для своих лет мальчик казался очень взрослым. Они стояли и молча смотрели на огонь. Внизу пластался в снежной метели город, в котором они родились с разницей в двадцать лет.
— Значит, любишь, брат, тепло? — Мужчина спрятал рукавицы за пазуху и, заворачивая полу, достал папиросы.
— Ага, когда тепло — лучше...
— Тогда зачем ты сюда забрался? Внизу ведь теплее. Мальчик засопел и не ответил, и мужчина, заслонясь от ветра, пригнул голову, ловко прикурил. Ветер мгновенно развеял вылетевший из его рта синеватый дым. Задрав голову, мальчик с интересом за ним проследил. Подул на пальцы в прохудившихся рукавичках и привычным жестом вытер под носом.
— А нам не разрешают курить.
— Кто же?
— Вера Павловна, учительница. И мамка.
— У тебя строгая мамка?
— Нет, что вы, дядя. Она несчастная. Потому и меня шлепает. А так она хорошая, она меня любит. День и ночь работает и, конечно, от тоски, клюкнет иногда.
— Постой, постой. Как ты сказал?
— Ну, купит водки и клюкнет. Плачет и песни поет. Мужчине стало неловко, точно он нарочно выпытывал.
— Так почему ты здесь? — спросил он, меняя разговор.— Почему не в школе?
— А вы?
— У меня сегодня выходной. Мальчик подумал и сказал убежденно:
— Выходные бывают по воскресеньям.
— У меня работа такая.
— Ночная смена?
— Допустим. Откуда ты знаешь о ночных сменах, малыш?
— Мамка работает.
— А-а...
Мальчик опять протянул руки к огню.
— Я из школы ушел.
— Вот это нехорошо.
— Меня дразнят, я теперь туда не пойду.
— Ну, брат, это лишнее. Нельзя. Я вот тоже учусь. Мальчик снова окинул его быстрым, недоверчивым взглядом.
— Всех дразнят. И меня дразнили. Из-за пустяков не стоит уходить из школы.
— Меня дразнят фрицем.
— Вот как?
Мужчина присел на низкую решетку, и их лица оказались вровень. У мальчика серьезное лицо с прямым носом и бледными губами.
— Фриц,— повторил мальчик, и мужчина увидел, что ему трудно произносить это слово. Мальчик ждал. Здесь нужно было спрашивать напрямик.
— Почему?
— Они говорят, что у меня отец — фриц, только я не верю. Я мамке верю. Мой отец был партизаном, и звали его Николаем.
— Вот как?
— Николаем Ивановичем. А я Василий Николаевич Солонцов. Вот. Не верите?
— Верю, Вася,— серьезно ответил мужчина, и мальчик теперь не отвел глаз.
Между ними словно растаяла тонкая ледяная пленка. Они снова стояли молча и смотрели на огонь. Мальчик грел руки и шмыгал носом.
— Пойдем, Вася.
— Куда?
Мужчина кивнул в сторону города, над которым метались снежные волны. Он снял шарф и неловко повязал шею мальчика.
— Завтра ступай в школу. А я как-нибудь приду к тебе в гости. Договорились?
Видно было, что мальчику трудно устоять, и он, посопев, отворачиваясь от ветра, сказал безнадежно;
— Мамка не любит чужих, ругать будет.
— А я, Вася, не чужой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170