— Вася, Вася! — позвала она.— Раздевайся, давай пальто. Ты у Дротовых был? Вася же!
— Тшш! — сказал Поляков.— Не очень шуми, парень стесняется; На все твои вопросы буду отвечать потом.
— Как ты со мной разговариваешь? — удивилась она, и тут вышел Вася, прислонился плечом к дверному косяку и стал рассматривать свои ноги.
— Что с тобой? — спросил Дмитрий, бросив быстрый взгляд на Солонцову.— Здравствуй. Еще вырос, ты посмотри. Отчего такой хмурый, Васек?
Солонцова засмеялась.
— За тобой хочет удариться. Он мне говорил, колхоз подымать. Сознательные вы у меня оба, прямо беда.
— А ты корми нас получше, и порядок будет, точно, Васек?
Вася поглядел на него исподлобья, из-под свисшего на глаза рыжего чуба.
— А чего? Вот седьмой закончу и приеду.
— Видишь? — вмешалась Солонцова.
— Мама, ты же ничего не понимаешь,— поморщился Вася.
— Ну конечно, где мне понять.— Солонцова легонько шлепнула сына по затылку.— Иди принеси еще дров, посуше выбери. Стой, куда ты? Пиджак накинь, насморк схватишь.
Когда Вася вышел, Солонцова стала накрывать стол. Виновато сказала:
— У меня на ужин не ахти что. Сейчас котлет нажарю. Знаешь, все работа, некогда, закрутилась.
Поляков причесывался у зеркала, покосился через плечо:
— Мудришь, Катюша. Что не писала? Она растерянно выпрямилась.
— Да знаешь, все некогда. То курсы, то родительское собрание. Вот, думаешь, сегодня, завтра, так и проходит. Ждала, сам приедешь, ты обещал через неделю. В газетах мы о тебе читали два раза. Вася с газетой носился. Привык он к тебе... Любит.
— Вытянулся сильно.
— Возраст... Переходной, говорят. Еще отчет был в газете, с собрания. Писали, лично сама Борисова присутствовала.
Поляков сел к столу, уперся руками в колени.
— Знаешь, Катя, нужно все обговорить, так получилось нескладно...
«Сейчас он скажет»,— подумала она, передвигая кастрюли. Поляков взглянул на нее, встал, подошел, повернул лицом к себе.
— Ты что?
— Говори.
— Понимаешь, я решил там совсем остаться. Это надолго, Катя.
Он говорил сейчас не о том, о чем думал, от Солонцовой это не могло ускользнуть и больно задело, но она с облегчением и оживленнее, чем требовалось, приняла участие в этом обмане, прикидывая, как лучше сделать и не сорвать Васе окончание года.
— Семилетка ведь. Неизвестно, какие там учителя.
— Учителя везде и плохие есть и хорошие. А школа двухэтажная. Ну, в общем, смотрите, семилетка — дело серьезное.
Никто не сказал, что Вася мог жить и у Дротовых, и оба они отлично это знали.
Вошел Вася, с грохотом бросил дрова у плиты.
— Лампочка в сарае перегорела, ощупью выбирал. Не знаю, сухие ли...
— Спасибо, сынок.
Солонцова обрадовалась его появлению и стала тщательно разжигать дрова. Она знала: разговор придется заканчивать, но сейчас она была слишком растеряна. Она долго готовила себя к такому разговору и опять ушла, уклонилась от него. Он бы не помог, еще больше бы все ухудшил. Пока Дмитрия рядом не было, ей хотелось, чтобы такой час наступил быстрее, чтобы все кончить и разом оборвать, а сейчас она со страхом почувствовала, что не смогла бы пережить, если бы все получилось так, как она думала.
Дед Силантий, поглядывая на стенной календарь, истово хлебал суп деревянной ложкой (металлических не признавал), и, когда подносил ложку ко рту, с бороды начинало
ссыпаться хлебное крошево. Старея, он все больше становился чревоугодником и любил поесть повкуснее, поосновательней. Хороший обед делал его благодушным и уступчивым. Сегодня, несмотря на душистые, жирные щи с большим куском свинины и на свежеиспеченный ноздреватый хлеб, дед Силантий сильно не в духе.
За длинным столом с дедом Силантием восемь человек. Фроська управляется на колхозной ферме и редко приходит на обед; Танька работает сегодня на мельнице, а там работа тоже без обеда; еще трех дочек дед Силантий в прошлые годы выдал замуж, у них теперь свои семьи.
Русоволосые головы девок светятся чистыми проборами, все молчат, и только постукивают ложки. Разговоры ведутся вполголоса и мало, девки искоса поглядывают на отца. Обстановка накалена. Все ждут. Девки едят нехотя, отпугивают от блюда с нарезанным хлебом откуда-то взявшуюся назойливую муху.
— Рано муха пошла,— заметила с досадой старшая, Мань-ка, выполнявшая в доме обязанности матери и хозяйки, уже успевшая постареть, с морщинками вокруг глаз.
Дед Силантий уважал свою старшую: если бы не она, не поднять бы ему на ноги такую ораву. И еще втайне он уважал ее за орден, полученный в партизанах. Сейчас ее слова о мухах выводят деда Силантия из себя.
Он отложил кусок хлеба, вылил из миски остаток щей в ложку, хлебнул, тыльной стороной ладони, снизу от себя, отряхнул бороду, вытер мокрые губы, оглядел русые головы дочерей и, впадая в гнев, сильно стукнул ладонью по столу. Миски зазвенели, подпрыгивая, и девки, больше от неожиданности, подняли головы.
— Не пущу,— сказал дед Силантий.— Я сказал — нет, никуда не поедут. Пусть дома работают. Здесь делов непочатый край.
Манька, ставившая чугун с остатками щей под загнетку, молча достала из печи чугунок с картошкой, поменьше, стала раскладывать по мискам.
— Клавка, сбегай за огурцами,— приказала она.— Забыла достать. Рассолу зачерпни, я с рассолом буду. А ты, Полька, после обеда дрова не забудь, твоя очередь. В печку надо положить, завтра не растопишь.
Дед Силантий, разгораясь все больше и больше, и оттого, что с ним не хотели разговаривать, и оттого, что молчание, словно по уговору, означало всеобщее несогласие, вновь стукнул по столу.
— Кто здесь, я спрашиваю, хозяин? А? Кто вас на ноги поднял, когда мать отошла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170