Гостиницу мы пока не построили, пусть уж довольствуются.
— Магарыч бы надо с нового.
— Не заработал еще. А то поставим, как, Марфа Андреевна? Сразу с двоих, чтобы дешевле было.
— Поздновато, Дмитрий Романыч, петухи небось кричат.
Собрание закончилось около двенадцати ночи, и Полякову хотелось побыть одному. Он вышел на улицу. По всему селу стоял гомон, мужики курили у конторы, переговаривались, кое-где смеялись девушки. В дальнем конце села еще пиликала гармошка и звонкий голос старательно выводил частушку. Полякову впервые за весь месяц в деревне стало спокойно. Он отошел в сторону, нащупал в кармане брюк пачку помятых папирос и закурил. Для этого ему пришлось распахнуть полы пальто. Сердитый февральский морозец мгновенно дал себя знать. Над селом и дальше — безоблачное, в звездах небо. Откуда-то из-за конторы потягивал ветерок, дунет и стихнет.
— Перед метелью,— услышал он стариковский голос рядом и не стал оглядываться.
— И то, кум,— ответила женщина, как видно тоже пожилая и степенная.— Мартушка еще закрутит вертушку. По-старому еще март долго будет. У меня в прошлом году куры неслись вовсю. А сейчас хоть бы одно яичко на грех.
— Кормить надо лучше, кума.
— Не говори, дед Силантий, два мешка овса стравила. Или зажирели, проклятые? Картошки жалко, самим до новины не дотянуть.
— Слыхала председателя? — Теперь Поляков вспомнил голос деда Силантия.— Поменьше, говорит, надо на своих огородах копаться, побольше о колхозе думать. И трудодень будет. Хочет понежские поля распахивать. Они от войны так и заросли лесом. Там, дай бог памяти, под тыщу десятин, не меньше. Все пшеницей на первый год хочет затурить, а? Вон как все расшумелись.
— Да что, кум, бабы еще с фермы говорили — боевитый.
Дмитрий стоял близко, отделенный густыми, в прозрачном голубоватом снегу кустами акации. Шумно расходился по селу народ; укрытые снегом, редко-редко светились
окнами хаты.
— Его устами да мед пить,— раздумчиво сказал дед Силантий.— За весь мой век один хороший председатель и был, Степка Лобов. Потому свой был человек, народу хорошего хотел. Помнишь, кума, в последний год своего председательства по три кило дал на трудодень? От него и Марфушка-то человеком стала. Видала, до правленцев дошла баба. А этот Митька пока што кот в мешке. Поживем — поглядим. Вон он как за Марфушку — двумя руками.
— А что, хорошо, Марфа-то бессменно на ферме парится. Так и надо: кто работает, того и выбирать. Нас с тобой не выберут.
— А мне без нужды, свое отработал. Мои вон дуры на
Алтай собрались, Клавка с Полькой. Хлебные места, говорят. Там, пишут, делов таких наворотили — страсть. Со всей Расеи посъезжались, хлеба, мол, горы. И путевки у них уже подписаны.
Послышался женский вздох.
— Слыхала, дед Силантий. Ноги закоченели, муженек все собирается валенки подшить — никак не соберется.
Поляков застегнул пальто, сунул руки в карманы и пошел от конторы вдоль изгороди из акации. Снег под ногами размеренно поскрипывал. Его скоро окликнули, и он остановился — голос показался ему до удивления знакомым. «Не может быть»,— подумал он, издали приглядываясь к высокой тонкой фигуре в короткой шубке и пуховом платке и угадывая окончательно.
— Добрый вечер. Это вы? — спросил он, пожимая холодную маленькую руку.— У вас что, нет перчаток?
— Есть. Здравствуй, Дмитрий.— Она поморщилась от его официального тона.— Можно ведь по-человечески, без «вы».
— Можно и без «вы».
Она взяла его под руку и шагнула на боковую тропку.
— Надень перчатки — мороз. Весна что-то не торопится,— сказал Дмитрий тихо, и она натянула перчатки на ходу и снова взяла его под руку.
Люди почти уже разошлись, гармошка умолкла. Было тихо, совсем тихо, если не считать собачьей возни где-то неподалеку. Из-за изгородей поднимались призрачно белые деревья, и Поляков не мог понять, что от него нужно, зачем Борисова оказалась здесь, ведь все уже для обоих ясно. Почему-то вспомнил Катю. В беготне последних двух недель он не написал ей ни строчки, а обещал вернуться к субботе. Он забеспокоился всерьез, ему захотелось освободиться от руки Борисовой. Он не стал этого делать. Слишком по-хорошему и давно знал он эту руку, и Катя здесь ни при чем.
— Помнится мне твое село,— сказала Борисова, прислушиваясь к тишине, и к молчанию Полякова, и к прозрачному скрипу снега под ногами.
— Мне тоже. Я хотел тебя о статье спросить. Читала о моем подвиге в «Осторецкой правде»?
— Конечно, знаю. А в чем дело?
— Все так и не так, много сложнее. Выставлен болван болваном — на посмешище. Какой идиот постарался? Дешево! — фыркнул он.— В расчете на дураков.
Борисова улыбнулась. Статья подсказана редактору ею, и «идиота» она могла спокойно принять на свой счет.
— По-твоему, нужно было отразить твою душевную сумятицу, растерянность, метания?
— Никакой статьи не требовалось. Пошло, да, да, пошло
и глупо. Скажи сама: зачем раздувать все в крикливый подвиг? Кстати, никаких метаний-шатаний не было. Просто здоровая потребность обдумать.
— Может быть, ты прав. По-своему. В селе очень нужны люди. Взгляни с другой стороны, чуть-чуть шире. «Зеленая Поляна» — все-таки «Зеленая Поляна», всего один колхоз. А сколько их таких же, отсталых, запущенных? Каждый ждет, Дмитрий, своего хозяина.
— Да какой из меня, к черту, хозяин? — взорвался Поляков.— Здесь все вперекос. Я сроду свиньи не держал...
— Успокойся, поможем. Почему я здесь? Думаешь, у меня нет больше дел, кроме этого колхоза?
— Ничего я не думаю. Ты имеешь право быть везде, где захочешь.
Она улыбнулась, теперь он заметил ее улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170