Ведь все новое будет. Люди, дело, квартиру сразу дадут в МТС новую. Васе не вредно будет здоровой жизнью пожить, а то он что-то бледный последнюю зиму. Солонцова тряхнула брюками, которые отпаривала.
— Некогда мне, Митя. Ты ведь у нас мечтатель. Смотри, как новый костюм отделал, второй день мучаюсь.
— Да, да, прости, я не заметил,— не сразу ответил он.
— Сам не знаешь, чего хочешь, Митя. Мечешься от одного к другому. Я не держу, делай, как сам знаешь. Вот рубашка чистая, носки.
— Зачем они мне, вернусь дней через пять.
— На всякий случай, рук не оттянут. Смотришь, пригодятся.
— Ладно, положи. Катя, почему ты во всем со мной соглашаешься?
— Почему ты решил?
— Значит, решил, если спрашиваю.
— Митя, зачем ты? Я хочу, чтобы тебе лучше было.
— А тебе, тебе?
— Мне?
— Да, тебе.
Как скажешь, что ей ничего не нужно, кроме него.Она низко наклонилась над утюгом. Волосы упали на глаза.Он взял у нее утюг, убрал со лба волосы, пригладил. Она не выдержала — жалобно моргнула.
Зря он, бесполезно, ничего не нужно спрашивать. И всегда так. Он хочет ей сказать что-то нужное обоим — и не может. Всякий раз она пугается и глядит виновато, и он ничего не говорит, не может ничего сказать.
От автобусной остановки Солонцова возвращалась медленно. Со скрежетом счищали с тротуаров дворники грязный, налипший комьями снег и каждого прохожего оглядывали с ненавистью, как личного врага. Дробные осколки заледеневшего снега то и дело обдавали ноги Солонцовой. Опять придется пальто чистить. Сегодня у нее свободный день, и она думала просмотреть все Васину одежду и, если нужно, починить. Другой работы по хозяйству много, еще утро, нет и десяти — день длинный-предлинный, ни за что приниматься не хочется. Вот если бы Митя дома ее встречал, все бы у нее закипело.
Она устала притворяться, ничего не понимать. Нужно ему сказать, вот он вернется, и все сразу сказать. Как в воду... Закрыть глаза и сразу. Пусть думает что хочет. Вот так просто взять и все сказать. Так, мол, и так, родной, вижу, опостылела тебе, надоела. Неинтересно со мной. Спасибо тебе за все, а теперь попрощаемся.
Она остановилась, чтобы переждать машину, и увидела, что идет совсем не в ту сторону.Машины шли сплошным потоком, месили тертый, вспухший под колесами снег. Она ждала и ясно представляла себе, как Митя вернется и она ему будет говорить. Она будет настаивать, она не позволит. Она так любит его, что не позволит. Он — все для нее, и поэтому она не позволит. Пусть идет себе. Он инженер, умный, его уважают. И дело тут такое — винить некого. Она знала, у них это временное, знала наперед.
Машины шли, зеленого светофора все не было. Она стояла, сжимая в худых руках сумочку и глядя себе под ноги. Другие переходили, она никак не решалась сойти с тротуара. Один раз шагнула, тут же вернулась и все не могла решиться.
Дмитрий, трясясь в автобусе, тоже думал о ней, думал, что слишком все устоялось в их отношениях и она перестала его понимать. Впервые он думал о ней как о чем-то постороннем и с обидой. Что ж она, совсем не хочет понять? Ей нужно спокойствие, постоянность всего — и вещей и отношений. Больше она ни о чем не хочет думать. А если ему опротивело, ему не хватает именно того, чего она боится? Тогда как?
Он отъезжал от дома дальше. Поля, голые ракиты и березы бежали стороной, и ему становилось легче и свободнее. В автобус набились женщины с мешками, корзинками, громыхали пустые бидоны из-под молока, было тесно и шумно.
Борисовой позвонил директор «Сельхозмаша» Селиванов.
— Что же это происходит, Юлия Сергеевна? Превосходного инженера забирают. Я понимаю, вам хлопот хватает. Помогите, вас он послушает, так вот тоже нельзя.
— Не стоит особенно слезы лить, Артем Витальевич. Толковые работники везде нужны. Особенно в деревне. Область одна, страна одна — общее дело делаем.
— Не понимаю вас, Юлия Сергеевна. Дело одно и общее, как вы метко выразились, только специалисты разные. Я понимаю, политика сейчас такая. Движение, почин. А у меня — план, завод оголяется. Вы тоже поймите. Мы его вырастили, из него прекрасный специалист вышел. Уж если ему идти куда, так это учиться дальше. Так поступать — бесхозяйственность.
Юлия Сергеевна с усмешкой слушала горячившегося Селиванова, глядя на себя в стекло на столе, поправила волосы. Раньше она не замечала за Селивановым особой прыти. До смешного могут меняться иные люди, быстро привыкают к новым условиям. Вот ведь как разговаривает, точно прокурор. Года три назад за сто метров начинал здороваться.
— Вот, вот, вы на себя и пеняйте. Куда смотрели? Почему не учили, не. двигали вовремя дальше? Человек закис.
Помните, как за Малюгина воевали? — спросила она.— А он до первого секретаря райкома дошел. Гордитесь, из вашего коллектива человек.
— Помилуйте, Юлия Сергеевна! Вот незадача, вы поймите меня правильно. Малюгин — одно дело, здесь — другое.
В трубке раздался откровенный смех Борисовой и так же неожиданно оборвался.
— Насчет политики починов советую вам, Артем Витальевич, точку зрения пересмотреть. Зачем же так узко мыслить? Именно деревня. А точнее — колхозы. Сельское хозяйство, Селиванов. Если не возражаете, разговор о Полякове будем считать оконченным. Не возражаете ведь? Ну, всего лучшего, Артем Витальевич.
Селиванов посмотрел на загудевшую трубку, помедлил, дунул в нее и опустил на рычаги.
Проваливаясь в начинавшем подтаивать рыхлом снегу, Поляков бродил по усадьбе деда Матвея — все пусто, заброшено, беспризорно. Сиротливая хата с обвалившейся глиной, из пазов между бревен свисали клочья старого мха. Окна заколочены, дверь на добрую треть завалена снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170