Бил в широкий лоб, а думал, что надо бы в ухо. Пистолет дернулся в руке последний раз, и затворная рама осталась в заднем положении. Вспышки огня перед глазами ослепили его, оранжевые пятна плясали на снегу, и он, почти незрячий, лихорадочно искал в карманах запасную обойму, на всякий случай отскочив за валежину.
– Ты убил его! – то ли осуждала, то ли комментировала Инга, дергая за полу фуфайки. – Ты убил! Убил!
Обойма нашлась в нагрудном кармане куртки. И пятно наконец сморгнулось: у колодины зияла черная дыра, курился обильный пар, словно из полыньи, и доносился низкий, почти человеческий стон. Мамонт зарядил пистолет и выстрелил еще дважды, ориентируясь на звук.
– Зачем ты убил его? – спросила Инга, и он наконец разобрался в интонации – осуждала…
– Сейчас узнаешь, – бросил он и подобрался к отдушине.
Там, внизу, стало тихо, разве что доносился шорох, будто осыпался поток песка. И все-таки соваться в непроглядный мрак было опасно и боязно до внутренней дрожи. Мамонт достал нож, откинул лезвие и с пистолетом на изготовку полез вниз головой. И именно в этот миг вспомнился ему один из членов экспедиции Пилицина, которого подрал медведь, зимовавший в гроте. Тьма и неизвестность впереди напоминали открытый космос, и никакая психологическая подготовка не сняла бы врожденного, генетического страха перед мертвой пустотой. Лаз оказался тесным только в устье, далее ход значительно расширялся и круто уходил вниз. Тормозя грудью и плечами, Мамонт скрылся под землей с ногами, и лишь тогда рука с ножом наткнулась на твердь…
Ощупал пространство – медведя не было! Сверху его звала Инга, что-то спрашивала, и он мысленно зло посылал ее к черту. Протащившись метр вперед, он с трудом встал на четвереньки и ткнулся головой во что-то мягкое, источающее влажное тепло. Должно быть, мертвый зверь скатился в самый дальний угол берлоги, довольно глубокой, но узкой – все-таки это был грот, естественная полость, давно облюбованная медведем: под коленями чувствовался мощный пласт травяного настила. Сначала Мамонт ощупал добычу, убедился, что зверь без всяких признаков жизни, и только после того спрятал пистолет. Теперь медведя следовало перевернуть с живота на спину, а сделать это в тесноте оказалось трудно, к тому же туша весила килограммов под триста. Кое-как Мамонт уложил его на бок и ощутил резкую слабость, обычную после пережитого стресса, вытер вспотевший лоб. В берлоге было душно, не хватало кислорода, хотя к вони он уже привык и не замечал тошнотворности запаха.
– Спускайся сюда! – крикнул он в зияющую пустоту лаза. – Быстро!
Сверху не донеслось ни звука. Он пополз к свету, упираясь ногами в стенки, высунул голову, совсем как медведь. Инга убегала вниз по склону, хватаясь за деревья, чтобы сохранить равновесие. Мамонт догнал ее, схватил за шиворот и, не обращая внимания на сопротивление и злое пыхтение, потащил назад, к берлоге. Откуда и силы взялись… Возле лаза он опрокинул ее и, как куклу, сунул головой в черную отдушину.
– Не хочу! – захрипела она. – Ты убийца! Зачем ты убил?
От ее протеста отдавало сумасшествием: в момент сильного эмоционального переживания в ней обострилось то, что было самым слабым в ее психике – болезненное отношение ко всякой смерти.
– Это зверь, – попытался отвлечь ее от навязчивых мыслей Мамонт. – А мы с тобой – охотники, понимаешь? Так устроено в мире: человек всегда охотник, в том числе и за диким зверем.
– Он – беззащитный! – хотела крикнуть, но просипела она.
– Нет, это мы сейчас беззащитные! Потому что не звери, а люди, и нам не выжить без добычи. Мы умрем на морозе, а этот медведь – никогда.
– Это нечестно! – В ней еще бродил и не сдавался обостренный стрессом юношеский максимализм.
– А я сказал – честно! – прорычал он в лицо. – Это был честный поединок.
Она не сломалась, но замолчала, выбившись из сил и не способная уже ко всякому сопротивлению.
– Помогай мне! – приказал Мамонт. – Зверя нужно перевернуть на спину.
– Зачем?..
– Не твое дело! Помогай!
Окрики на нее еще действовали. Он снова ухватился за лапу, задрал ее вверх и стал рывками, по сантиметру, оттягивать зверя от стены, таким образом опрокидывая тушу на хребет. Инга тоже что-то делала, пыхтела рядом, и они часто стукались головами и встречались руками. Когда медведь наконец оказался на спине, Мамонт достал нож.
– Раздевайся!
– Как? – опять испугалась она. – Зачем?
– Не задавай дурацких вопросов! – Он всадил нож в брюхо зверя и стал вспарывать шкуру.
– Я не буду раздеваться! Не хочу!
– Тогда это сделаю я! – проревел Мамонт. – Живо раздевайся! Догола!
– Я замерзну! – слабо воспротивилась она. – Не понимаю, что ты хочешь…
– Ты хочешь жить? Если хочешь, выполняй, что я требую.
Инга замолчала, зашуршала курткой. Мамонт вспорол зверю брюхо от грудной клетки до таза, на ощупь располосовал диафрагму, пахнуло теплом…
– Готова? Ну?!
– Нет еще…
Он спрятал нож, перебрался через тушу и стал сдирать с Инги одежду. Вытряхнул, выпростал ее из свитеров, штанов и нижнего белья, затем подхватил поперек и стал заталкивать в горячее медвежье чрево.
– Что?.. Что ты делаешь? – бормотала она. – Что ты со мной делаешь?..
Мамонт упрятал ее в тушу почти с головой, ногами в грудную клетку, стянул разрез на медвежьем брюхе, будто запахнул спальный мешок.
– Лежи, – сказал примирительно. – И постарайся уснуть. Считай, что ты – в материнском чреве. Придет утро, и ты родишься во второй раз. А человек всегда рождается в крови и муках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21