Теперь они лежали за пригорком, который еще не успело как следует прогреть солнце, и оттуда было рукой подать до большой и ухоженной деревни, окруженной молодой порослью тополей и лип. В деревню друиды не пошли – ждали Лисовина, который час назад отправился расспросить местного старосту, но все еще не появлялся. Играли какой-то праздник: из деревни доносилась музыка, пели рожки и слышны были веселые женские голоса – водили хороводы.
– Кроме земли, есть еще вода или небо, – тихо ответствовал Травник, – а еще ты можешь очутиться между небом и землей или, скажем, под водой. Ты можешь спать, и тогда Привратники не смогут тебя разглядеть, никто ведь не знает, где он есть, когда спит.
– Это все слова, Травник, это все фокусы. Ты просто скажи – живы они или нет?
– Видишь ли, Ян, – задумчиво проговорил друид, покусывая стебелек зеленого злака, – я первый раз слышу, чтобы Белый Привратник не сумел кого-нибудь найти. Значит, его нет на земле, и он должен пребывать в царстве мертвых. Правда, я слыхал, были случаи, когда человек или даже зверь засыпал, причем так надолго, что проходили месяцы и годы, а его никто не мог добудиться. Но у Черного Привратника его тоже нет, значит, он по крайней мере не мертв. Похоже, это даже их озадачило, и где уж мне, простому друиду, разгадать загадку, перед которой пасуют даже Высшие Служители.
Коростель пропустил мимо ушей «простого друида», ведь он уже успел убедиться в невероятных способностях своего спутника, его умении призывать на службу своим интересам силы, недоступные обычным деревенским знахарям и ворожеям. После моста Ян неотрывно думал обо всем, сказанном Привратниками. Он вспоминал Шедува, а перед глазами стояла ночная комната, и в ней кровать, на которой лежал пожилой, некогда крепкий и сильный мужчина, но виден он был только сквозь бледное свечение воскового огарка, хотя огонь свечей яркий и ровный, даже если он едва теплится. Ян вспоминал своих родителей, вспоминал и не мог вспомнить руки матери, сметающей первый снег с деревянного крыльца, ее лучистые глаза, с любовью глядящие на него, размахивающего деревянным мечом на полянке, золотой от распустившихся в одночасье майских одуванчиков. Он гладил пальцами маленький широкий меч, но человек, носивший его на скромной, перевитой крепким шнуром перевязи, все время ускользал от его мысленного взора, и зыбкий облик отца дрожал и таял, словно в воздухе над костром. Он уже не мог вспомнить своих родителей, и от внезапно вспыхнувшей в сердце надежды было невыносимо горько, потому что она несла в себе боль, боль несбыточности и какого-то детского разочарования, горького и неисправимого, с соленым привкусом безутешных и оттого недолгих слез.
Травник большей частью отмалчивался, коротко отвечая на вопросы Яна; было заметно, что друид сам весьма озадачен произошедшим. С утра он переговорил с остальными членами своего отряда, и Лисовин отправился вперед. Ян еще сам не решил, как ему поступить дальше, и пока шел с друидами. Известие о том, что его родители, возможно, живы, потрясло его больше всех фантастических событий, случившихся с ним в последние дни.
– Посмотри, Ян, вон Лисовин знаки подает! – кивнул в сторону деревни Травник.
В самом деле, в крайнем доме раздвинулись ставни, и из окна высунулась рука, качающаяся из стороны в сторону. Почему-то друид не вышел сам, и Травник быстро побежал к дому, низко пригибаясь к земле. Остальные дождались, когда он достиг дома и влез в открытое окно, и тогда друиды по одному перебежали поле и оказались в большом и старом доме, по-видимому, бесхозном и заброшенном. У окна, выходящего на деревенскую улицу, уселись на лавке Травник и Лисовин. Они тут же принялись тихо беседовать. Двери сторожил Март: он искусно привязал входную ручку к большому гвоздю, вбитому сбоку в стену, тонким сыромятным ремешком, неожиданно появившимся в его руке. Теперь проникнуть в дом снаружи было невозможно.
Окончив разговаривать, Травник жестом пригласил всех к массивному дощатому столу, приколоченному к полу в центре захламленной комнаты, в которой они сидели. Лисовин коротко поведал о том, что он видел в деревне.
– В деревне что-то произошло, день или два назад. Они там все пляшут, сплошные игрища от мала до велика. Я ходил по деревне целый час, никого в домах нет, все на площади перед избой старосты. Лица у всех напряженные, все в поту, кое-кто уже лежит в изнеможении на земле, но все равно у всех ноги сгибаются и разгибаются, как в судорогах.
– Тебе удалось с кем-нибудь поговорить? – спросил посерьезневший Снегирь.
– Нет, – покачал головой бородач. – Это или сумасшествие, или чары. Кто-то искусный наложил, уже вторые сутки идут. Они просто ничего не слышат вокруг, пляшут как заведенные, хороводы водят да ручейки разные.
– Живы-то все? – сурово спросил Травник, и Ян вздрогнул.
– Живы пока… – угрюмо пробормотал Лисовин.
Тут Яна осенило.
– А музыка откуда?
Потухший было взгляд Травника ожил, вспыхнул живейшим интересом.
– И верно, Лисовин, кто у них играет-то?
Бородач отхлебнул из фляги ключевой воды, тыльной стороной ладони вытер губы, протянул руку и неожиданно звонко щелкнул Коростеля по лбу.
– А вот такие, как ты, дудари там и дудят в рожки да сопилки разные. – И, вздохнув, добавил: – Кто обессилел, валятся с ног, отлежатся – и обратно, менять напарников. На иных скрипках уж и струны полопались, визжат ровно коты. А вокруг все пляшут, разрядились фу-ты ну-ты, даже мужики. Повынесли из домов забавы разные, игрушек горы понасыпали. Во дворах столы с закусками, питье всякое, кувшины с бутылками.
– Что ж таки мы сидим тут, – всплеснул руками Снегирь в таком неподдельном расстройстве, что даже Травник усмехнулся, с любовью глядя на разволновавшегося румяного толстячка, на тридцать шагов загоняющего нож в нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130