Но они были соблюдены.
В качестве моего сменщика Сэйдисс выбрала двенадцатилетнего мальчика, первенца женщины, живущей в отдаленной от Энхейма и поместья деревушке, здорового и достаточно сильного для своего возраста, к тому же обладающего почти чистым сознанием. Говоря проще, ребенок был не большого ума, плохо говорил и для своих лет не отличался сообразительностью. Но именно это и облегчало задачу, потому что мало знающие меньше страшатся. Думаю, мальчик вовсе не испугался, когда к нему в дом пришла Заклинательница, предложившая его матери щедрую сделку: всего-то ничего работы, тело дать поносить, а взамен – вечное покровительство всему роду. Единственное, что требовалось, это принять печать Заклинательницы. Мгновение боли ради счастливого и безопасного будущего потомков? Каула была любящей матерью и согласилась без раздумий, разделив боль своего сына пополам. Мальчик остался в деревушке, я – там, где и жил, что тоже являлось непременным условием успешного обмена. Сэйдисс пригласила лучшего мастера, когда-либо практиковавшего смену тел. Он, в самом деле, оказался лучшим: я даже не заметил перехода. А потом и я, и мой сменщик погрузились в глубокий сон, потребный для скорейшего выздоровления. Но прошел месяц, и настала пора просыпаться.

***

Никто не мог предположить, что посреди зимы разразится самая настоящая гроза – с молниями, круговертью снега в отчаянно ревущих вихрях, с обвалами в горах и… в планах. Первые якоря мастер перебросил обратно, как ему показалось, удачно, но хаос, царящий в эти минуты в окружающем мире, внес свой вклад в действо, перепутав нити между собой так, что моя душа оказалась повторно соединенной с телом мальчика, а его душа, соответственно, с моим. И когда мастер бросил второй якорь… Он не улетел туда, куда был должен лететь. Он притянулся к телу, с которым уже был связан его брат-близнец. А мастер, посчитав, что все завершено, разорвал нити контроля. Окончательно.
Злая ирония случившегося состояла в том, что подобную смену тел удается провести только один раз: пока душа еще не испытала ужаса разделения и может поддаться на уговоры. Но второй раз сделать это она не согласится, поэтому к означенному средству прибегают только в крайнем случае, когда ничто другое не способно помочь. И когда я осознал ужас случившегося в полной мере… Я попытался умереть, потому что не желал жить в чужом теле. Нет, не так: не желал жить чужой жизнью. Но сначала… Сначала были муки второго рождения.

Сознание прояснилось почти сразу же после того, как якоря вернулись на место. Я понял, что бодрствую, но через вдох – мучительный и еле достаточный для того, чтобы наполнить легкие воздухом, ощутил, что… Ничего не ощущаю. То есть, я, определенно, находился в теле, но оно не желало мне подчиняться! Оно было совершенно незнакомым, каким-то маленьким, нескладным, неудобным. И непослушным. В ушах стоял гул, никак не складывающийся в понятные звуки, веки дрожали, но сколько я ни старался, не могли даже приподняться, губы застыли камнем, но и к счастью: мне удалось только еле слышно застонать… Прошло много часов прежде, чем тело перестало бороться с душой. Наверное, попросту устало. А может, смирилось с тем, что отныне сосуд наполнен другим содержимым.
Помню, когда я открыл глаза, цветные пятна сложились в обеспокоенное лицо молодой женщины, которое засияло ярче солнца, как только мой взгляд стал осмысленным.
– Мальчик мой…
Она сжала меня в объятиях, и, пожалуй, именно тепло ее рук и губ, неистовое и радостное, стало тем первым лучом весеннего солнца, который начинает растапливать ледяные оковы зимы…

Я заново учился ходить и даже превращать слова в звуки, заодно подхватив от Каулы забавный северный выговор, мягкий, как шуршание снега. Прошло больше месяца спокойствия, пока отрезанная снежными обвалами и заносами деревушка жила своей жизнью. Как потом стало известно, все это время тело, оставшееся в поместье, мое прежнее тело оставалось неподвижным, и мастер, не сомневавшийся в том, что все сделал правильно, усыплял волнение Сэйдисс рассказами о подобных случаях. Но время шло, душа мальчика постепенно привыкала к новому «дому», и однажды на рассвете Тэллор открыл глаза. А следом разразилась буря, в тысячу раз страшнее той, что изменила мою судьбу. Когда Заклинательница поняла, что произошло, она едва не снесла с лица земли все, до чего могла дотянуться. Как ее успокоили, до сих пор удивляюсь. И никогда не забуду той минуты…

Дверь распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что едва не рассыпалась на отдельные доски. Каула испуганно повернула голову и в следующее мгновение упала на колени перед вошедшей. Сэйдисс, не обремененная шубой и прочими теплыми вещами, в одном легком платье, колыхавшимся на волнах раскаленного гневом и отчаянием воздуха, с растрепавшимися прядями длинных золотистых волос, шипящими не хуже змей, с горящими ярче любого огня глазами… Она смотрела только на меня. Один вдох, не больше. Потом небрежно бросила Кауле:
– Вас ждет дом в Энхейме. Собирайтесь.
И ушла, не потрудившись закрыть за собой дверь. Я был взбешен, но не мог не то, что броситься следом, вцепиться в тонкие складки и закричать: «Что ты наделала?!», поскольку еще очень плохо двигался… Я не мог произнести и самое короткое слово, мигом потеряв обретенную было ничтожную власть над губами и языком, потому что… Она не захотела меня обнять. Даже не дотронулась до меня. И тогда впервые в моей голове родилась мысль о собственной никчемности…

Только к концу весны я научился справляться с новым телом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112