Паяц был в костюме вороны, в просторном теле страуса таился Альбинос, внутри аиста – Канатоходец; в оболочках остальных птиц, сделанных из проволоки, картона и конского волоса, обитали души прочих работников мастерской Каменного Сердца.
Наряды предоставило заведение Вашри, богатейший среди базарных балаганов.
Сценарий сочинил господин Барюк, пользуясь советами Симилора, участника налета на улице Кассет.
Персонажи разглядывали друг друга с такой пристальной и даже мрачноватой серьезностью, что, будь дело на сцене, партер непременно закатился бы в припадке хохота.
В душах этих горемык жил тот ребяческий дух, что витает в глубоких недрах мира искусств, не знает старости и даже седина не умаляет его склонности дурачиться. Сей веселый, беззаботный, в сущности, мир в своих выходках бывает порой задирист и жесток.
Эшалот снял маску со своего индюшонка Саладена, поцеловал его и сказал:
– Мало кому в таком нежном возрасте повезет надеть театральный костюм! До чего ж он тебе идет, родненький! Не ори, испортишь всю церемонию. Лучше смотри! Вот дурачки! А вон папа! О тебе б ему позаботиться, – так нет, он предался произволу своих страстей. Если твоя мать взирает на него с небес, малыш… Не ори!.. Ей, должно быть, досадно, что она не от меня родила своего сиротку!
– Господин Барюк! – позвал Гонрекен зычным голосом.
– Здесь, господин Вояка, – ответил Дикобраз.
– Что там дальше? Запамятовал, подскажите, прошу вас.
– Перья! – сказал Барюк. – Давайте!
Вояка Гонрекен улыбнулся.
– Вспомнил, господин Барюк, – сказал он. – Слушай мою команду! Каждый вырвет у себя из крыла по перу и слегка пощекочет Искариота. А ну, дружно! Начали!
Слажено, как в балетной труппе, каждый выдернул у себя перо.
– Внимание, Саладен! – сказал Эшалот. – Моими стараниями ты отучился сосать соску. Отныне пора тебе затвердить такую штуку: беззаконие должно быть наказано, а добродетель… чтоб ей тоже досталось по заслугам!
Саладен единственный из всех не потешался от души. Он извивался, как чертик, попавший в чашу со святой водой, делал отчаянные попытки орать, но Эшалот умело затыкал ему клюв своим кулаком и добивался тишины.
Меж тем кольцо вокруг Добряка Жафрэ сомкнулось, и он заерзал, что твой угорь на сковородке, ибо кончики перьев, отыскав наиболее чувствительные уголки его тела, начинали их щекотать: под носом и в уголках рта, за ушами и на ладонях – вплоть до прекрасно знакомого всем шутникам местечка под коленкой…
Ясное дело, все это проникало в сновидение, ибо сон не проходил, несмотря на пытки, и Жафрэ жалостно хныкал, но не просыпался.
– Время летит как на крыльях! – воскликнул Вояка. – Что-то эта сцена затянулась. Кто у нас табак нюхает?
У Симилора нашлась табакерка. Он не привык отказывать себе в роскоши.
Табакерку приставили к ноздрям Жафрэ, объятого страшным сном и сопевшего, словно кузнечный мех.
Он пробудился, чихая так, что, казалось, его вот-вот разнесет в клочки.
– Смирно! – скомандовал Гонрекен Вояка.
Все одним махом нахлобучили головы; шум вышел такой, будто у трех десятков пивных кружек разом захлопнулись оловянные крышки.
И хоровод птиц, недвижно застыв в безупречном порядке, в один голос произнес нараспев, с мрачным подвыванием:
– Дай вам Бог здоровья, Добряк Жафрэ!
– Не ори, Саладен! – прошептал Эшалот с полными слез глазами. – Кем надо быть, чтоб не сдохнуть со смеху!
Жафрэ приподнял отяжелевшие веки.
Полными ужаса глазами он огляделся вокруг… и увидел все тот же кошмар, только стократ страшней!
Жафрэ готов был уже завопить от отчаяния, но вместо этого снова начал чихать.
Птицы отвесили церемонный поклон.
– Дай вам Бог здоровья, Добряк Жафрэ! – повторил Гонрекен замогильным голосом.
И хор отозвался зловещим эхом:
– Добряк Жафрэ, дай вам Бог здоровья!
– Печь растопили, – раздался чистый тенор Каскадена, – давайте дичь!
Жафрэ в ужасе принялся протирать глаза. По знаку стервятника хор птиц заунывно и угрюмо затянул:
Уж попался ты, Жафрэ,
Доигрался ты, Жафрэ,
За грехи твои, Жафрэ,
Снесут голову тебе!
Ларифля фля фля, парифля фля фля…
Едва допели куплет, кукарекнул петух, каркнула ворона, заворковал голубь, заквохтала курица, крикнул стервятник, пискнула летучая мышь и ухнула сова.
И тут Саладен, на миг вырвавшись из любящих стальных объятий Эшалота, испустил нечеловеческий вопль.
Жафрэ, охваченный несказанным ужасом, вскочил на подкашивающиеся ноги, ухватившись рукой за мрамор каминной доски.
– Слушайте все! – приказал Вояка. – Срочно требуется дичь. Объявляю охоту открытой. Разойдись!
На мгновение воцарилась чудовищная неразбериха. Птицы злосчастного Жафрэ горестно верещали, за ними гонялись и сворачивали головы. Пара золотистых фазанов ухитрилась забиться меж ног своего покровителя и там нашла свою погибель.
– Попробуй-ка придушить хоть канареечку, детка, – говорил своему питомцу Эшалот. – Зверушек никогда не надо обижать, но это на жаркое. Ты теперь соску не сосешь, тебе тоже дадут!
Убийство фазанов отбросило объятого страхом Жафрэ назад в кресло.
– Так это не сон! – пробормотал он.
– В подобных случаях принято также говорить: «О Боже, что я вижу!» или же: «О небо! Верить ли мне своим глазам?» – бросил господин Барюк между двумя кукареку. – Вас сейчас разбудят, потрошитель мастерских.
– Охота закрыта! – провозгласил Гонрекен. – Это на вертел, поваренок! Остальные смирно! Просим занять позиции и присматривать за Добряком Жафрэ, пока не сготовится жаркое!
Жафрэ, ни жив ни мертв, закрыл глаза и сложил руки на своей впалой груди.
Он совсем проснулся, уверился, что все наяву, но откуда сие невероятное и грозное наваждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159