А когда я его спросил напрямик, он меня отшил точно так же, как я болтливого полицейского: не суйся, мол, не в свое дело.
Он остановился с противоположной стороны бульвара и заключил:
– Хорошо, патрон, в чужое дело я соваться не буду, но когда закончу свое, вам придется кое в чем передо мной отчитаться.
Оживленный шум, царивший на бульваре Тампль, далеко за его пределы не вырывался. В окрестностях Шато д'Ор, с одной стороны, и возле Галиота – с другой, было довольно тихо и пустынно.
Галиотом назывался последний дом, образующий угол улицы Фоссе-дю-Тампль и бульвара; в этом доме располагались тогда конторы судоходного товарищества канала Урк. Позади Галиота, поблизости от того места, где ныне этот некогда убогий квартал украшает фасад цирка, посреди разномастных лачуг и домишек деревенского вида имелась узкая улочка. Официально она именовалась От-Мулен (об этом свидетельствовала табличка, укрепленная там, где улочка пересекала предместье Тампль), однако обитатели квартала предпочитали называть сомнительный проулок по-своему – Дорогой Влюбленных.
Если идти с улицы Фоссе, то первым домом на Дороге Влюбленных оказывался подозрительного вида трактирчик под вывеской «Срезанный колос», овеянный дурной славой и нередко посещавшийся полицией. Благодаря резкому излому, который в этом месте делала улочка, своим фасадом он был обращен к бульвару.
С того места, где остановился Приятель-Тулонец, видны были два окна бильярдной залы, испускавшие сквозь занавески красноватый свет. Там делали ставки, о чем зазывно извещала прохожих написанная от руки афишка, подвешенная под красным фонарем и уведомлявшая также о цене кружки пива: двадцать сантимов.
Бильярдный стол на высоких ножках, обширный, точно лужайка, и покрытый зеленым засаленным сукном, располагался посередине просторной залы с низким потолком и с деревянными столиками на подпорках, намертво прикрепленными к стене.
Прямо напротив входной двери помещалась стойка с напитками, а за ней восседала дородная тетушка с лиловатым лицом и в украшенном выцветшими пунцовыми лентами чепце, из-под которого выбивались буйные пряди седых волос: это была мадам Лампион, разорившая на своем веку немалое количество водоносов.
Партия была в полном разгаре, вокруг стола толпилось с дюжину игроков в самых разнообразных нарядах. Среди ветхих блуз и потертых сюртучков попадались вполне приличные фраки, почти чистые и модного кроя. Впрочем, люди тут оценивались явно не по одежке: иным лохмотьям удавалось снискать себе славы и одобрительных дамских улыбок гораздо больше, чем какому-нибудь вполне сносному рединготу, вынужденному довольствоваться скромной ролью простого солдата, допущенного к генеральскому столу.
Тон всему этому обществу задавал франтоватый молодец лет двадцати-двадцати пяти в крохотной кепочке, сдвинутой набекрень и едва державшейся на пышных белокурых кудрях. Он был в сапогах, но без пиджака, сорочка же его была заправлена в панталоны, присборенные на бедрах и стянутые в талии поясом, словно дамское платье. Франт казался явным любимцем зрителей: за ним числилось наибольшее количество шаров, положенных в лузу, и наибольшее количество шуточек, развеселивших публику, не скрывавшую своего восхищения: мужчины одобрительно улыбались, дамы не отрывали от счастливчика ласкающих взоров. Кокотт (так именовался наш молодец) воспринимал знаки поклонения как должное и продолжал побивать своих менее удачливых соперников.
Среди присутствующих в зале только двое не обращали на него никакого внимания: мадам Лампион, по своему обыкновению величественно дремавшая за стойкой, и мужчина атлетического сложения с лицом измученным и несчастным, наполовину скрытым беспорядочно свисавшими волосами. Он занимал столик справа от двери, наиболее удаленный от бильярда, и по обе стороны от него уже успело образоваться пустое пространство. Стоявшая перед ним рюмка оставалась нетронутой: обхватив здоровенными ручищами голову, странный гость пребывал в неподвижности.
Игроки и зрители изредка бросали на него косые взгляды, выражавшие одновременно отвращение и страх. Только Кокотт отважился поздороваться с гигантом, когда тот входил:
– Привет, Лейтенант, как жизнь?
И вполголоса пояснил окружающим:
– Наклевывается крупное дело, раз сюда заявился сам Куатье! Этот бирюк зазря из своей берлоги не вылезет. Держу пари, что нынче ночью кому-то не поздоровится!
Когда в дверях показался Приятель-Тулонец, облаченный в наряд еврейского финансиста, появление его произвело эффект поистине театральный: разговоры примолкли, шары перестали двигаться, шелестом прокатилось по столикам имя новоприбывшего: «Приятель-Тулонец».
– Ну, что я говорил? – подмигнул присутствующим Кокотт. – Наклевывается дельце, да еще какое!
Приятель-Тулонец притворил дверь и промолвил голосом, совершенно не похожим на тот, каким он разговаривал в лавочке папаши Кенига:
– Ну как, мои голубочки, все ли у вас хорошо, все ли ладится? Я тут прогуливался неподалеку и решил сюда заглянуть, чтобы посудачить с вами о политике и о биржевом курсе.
Послышались смешки, несколько принужденные, и кто-то из дам, умилился:
– Ах, он такой шутник, наш Приятель-Тулонец!
Мужчина атлетического сложения никак не прореагировал на общее оживление, а мадам Лампион продолжала безмятежно спать.
У Приятеля-Тулонца изменился не только голос, но и повадки, и даже лицо стало решительным и властным. Он цепким взглядом обежал собравшихся.
– У вас есть для нас работенка, патрон? – почтительным, чуть ли не льстивым тоном спросил Кокотт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157