— Каждый выделит по одному человеку в опасное дело, — приказал он.
Кинзя подъехал к нему.
— Я поеду, — сказал он. — Куда надо?
Салават обрадованно взглянул на него.
— Ты лучший друг, Кинзя… Храбрый воин… Ты настоящий башкирин!
Кинзя просиял от радости, что заслужил похвалу друга.
— Что делать? — спросил он, радостно смущённый.
— За туманом мы не увидим солдат, — объяснил Салават, — но пушки уже наведены на переправу, им негде больше идти. Ни правее, ни левее они не пойдут. Поезжай вниз, скачи к переправе. Спрячься и жди. Когда с тобой поравняются солдаты — стреляй, — это будет знак. Если тебя не убьют солдаты и минует наша картечь, скачи вперёд них и не стреляй до самого осокоря, что над белым камнем. Стреляй, когда туда подойдут солдаты, — туда тоже наведены наши пушки… или не стреляй, а кричи громче.
Сотники привели десятерых башкир. Салават объяснил им, что они должны делать: они должны были остаться у белого камня и ждать, пока подойдут солдаты. Если Кинзя останется жив — по его знаку, а если нет — просто, поравнявшись с солдатами, поднять визг и крик, что послужит сигналом стрелять по этому месту картечью.
— Значит, помирать едем? — спросил один из отъезжающих.
— А ты думал, что на войне веселье?! — насмешливо и холодно спросил Салават.
— Хош, — сказал Кинзя, трогая повод.
— Хош, — ответил Салават и вдруг только теперь понял, что лучшего и преданнейшего друга послал он на верную смерть. Понял, что не минует и часа, прежде чем он, Салават, отдаст приказ бить картечью в то самое место, откуда грянет выстрел Кинзи.
Топот отъезжающих коней затих. Гора замерла.
— Канониры справа, готовься! — скомандовал Салават.
— Готово, — ответили в один голос канониры, и лёгкий ветерок защекотал нос дымом их фитилей.
Медлительный и до того рассвет ещё замедлялся. Стояла долгая, нудная тишина, и вдруг одинокий выстрел снизу колыхнул горы гулом.
— Пали! — крикнул тогда Салават.
И тотчас грянули четыре пушечных выстрела, в страшном вихре звука унося визжащий свинец картечи.
— Заряжай! — крикнул Салават и спокойно прибавил: — Канониры слева, готовься!
— Готово! — ответили канониры.
Снизу, из долины, доносился нестройный гвалт и выстрелы. Салавату представился убитый своей же картечью Кинзя, и, кажется, в первый раз в жизни Салават почувствовал себя перед ним виноватым.
Ещё звучали отдельные выстрелы пушек, когда из тумана послышался близкий воинственный визг и стрельба башкир. Салавату представился снова Кинзя, вместе с десятком всадников мчавшийся впереди михельсоновского отряда.
— Зажигай! — выкрикнул Салават, одновременно думая о том, что первый под свирепый визг картечи попадёт именно Кинзя.
Грохнули и отдались перекатами по горам новые удары пушек, и когда в ушах чуть затих гул, снизу услышали все стрельбу и крики. Не одному Салавату, а всем, кто был на горе, стало понятно, что происходит внизу.
Вот мчится отряд храбрецов, едва поспевая в гору, а сзади освирепевшие, понявшие хитрость солдаты Михельсона преследуют выстрелами эту горстку башкир. Крики и выстрелы слышатся ближе и ближе…
— На коней! — грянул Салават, выхватив саблю, в другой руке держа пистолет, и ринулся с горы навстречу врагу. Едва поспевая за ним, помчались башкиры.
Впереди, навстречу Салавату, мелькнули люди в рысьих шапках.
Толстый Кинзя на коне вынырнул из тумана, и в то же время мимо просвистели первые солдатские пули.
— Жив? — радостно крикнул Салават Кинзе. — Айда вперёд!
И Кинзя повернул за другом, выхватив из-за седла тяжеловесный и страшный сукмар.
Ещё через мгновение Кинзя, Салават и мчавшиеся впереди других башкиры уже смешались с передовым отрядом гусар. Туман был густ. Тёмные крупы лошадей да головы всадников внезапно выныривали из тумана перед глазами противников. Пороховой дым не расходился в сыром воздухе, а ещё больше сгущал серую туманную завесу. Выстрелы и крики гремела в тумане. Стоял сплошной гул, кричали раненые лошади, стонали люди. Казалось, что десятки солдат обрушивались на каждого повстанца.
Салават сделал ошибку. Первый раз в битве он послушался голоса чувства, в первый раз подумал о человеке, а не о деле. Потеряв только что одного друга, он пожалел потерять второго, слишком поторопился навстречу Кинзе и увлёк за собой башкир, широким тонким полукольцом сорвавшихся с перевала горы. Салават не учёл того, что в туманной долине, на большом расстоянии друг от друга, растеряются башкирские сотни. Михельсон, наоборот, подумал о тумане, но не о том, что в тумане легче нападать, — он вовремя подумал, что против невидимого врага надо защищаться плотной колонной. Солдаты его сомкнутыми, тесными рядами держались, сначала только отбиваясь от налетавших, как саранча, башкир, потом разорвали их, разделили на две части и наконец стали теснить разрозненных и растерявшихся перед дружным натиском воинов.
Михельсон подумал и о том, чтобы оставить запасную часть, а его помощник разделил эту часть надвое, и вот в тыл обоих рассеянных и усталых отрядов ударила свежая михельсоновская кавалерия.
Башкиры побежали назад через гору. Страшен и тяжёл был обратный подъём на гору. Хитрый враг отстал, как бы отказавшись от преследования, но когда беглецы поднялись на середину горы, в тыл им ударила картечь, а за визгом картечи грянуло «ура», и с новыми силами ринулись преследователи на бегущих.
Белобородов опоздал на помощь…
Мимо Сюмского завода, путь к которому перерезали гусары Михельсона, ринулись убегавшие повстанцы. Многие погибли, переправляясь через глубокий Сюм к Шалыванской шишке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157