я – тень. Но я такая тень, которая не зависит от источника света. Я – тень постоянная, так как завишу только от света идей моих создателей. А в их свете любой Ваучер является частицей госкомимущества. А насчет вина мне не совсем понятно, почему именно Сухумского розлива, а не Краснодарского, например?
– Краснодарского тоже гадость приличная, но Сухумского – всех гаже. И мне, кстати, совершенно непонятно, что с тобой делать?
– Вложи куда-нибудь.
– Вложить… Интересная мысль. Но куда? А, придумала. Вот как раз Волк идет. Волк, эй, иди сюда.
– Ну, че надо? Ты же знаешь – я тороплюсь, мне надо вперед тебя к бабушке поспеть.
– Знаю, знаю. И ты тоже знаешь, чем это все кончится. Неужели тебе не надоело постоянно испытывать резекцию желудка без наркоза и асептики? Вот, есть прекрасная альтернатива – товарищ Ваучер. Вложи его, куда следует, и, уверяю, никакие охотники оттуда его доставать не будут. Как говорится, и бабушка цела, и волки сыты.
– Даша, он же какой-то… Ну, неаппетитный, что ли!
– Ничего, не в ресторане, небось. Бери, что дают.

…
Появился начальник умывальников и командир мочалок. По бокам шли, как телохранители, симпатичные мочалки под руководством несимпатичной тети Аси.
Мойдодыр, минуя кота, быстренько прошелся по его рыжей шерстке щеточкой. Васька успел цапнуть мыльного фаната за медную ногу, раздался зуболомный звук.
– Ты бы шел на кухню, – сказал я Ваське, – а то тебя тут потопчут.
Кот послушался, пошел на кухню, где должно было что-то остаться от пиршества Мефиса и Бе, если это обжорство не было виртуальным. Я заглянул за ним: действительно, икра еще оставалась в кошачьих мисках.
Я с опаской отправился в основную комнату, куда все шли и шли разнообразные существа. О том, как они там помещаются, я не тревожился. Людей, воспитанных на Булгакове, такие мелочи никогда не волнуют.
Вы, миленький вы мой, – сказала тоненькая ведьма, – туточки садитесь, на Красное место, в угол.
Я сел в кресло, уже переставленное в угол. Над ним вместо образа висел портрет Железного Феликса.
Комната преобразилась. Потолок – тяжелые каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет от зрителя и сверху вниз, – из квадратного окна с правой стороны. За окном вместо автострады был пустырь – засоренное разным хламом и заросшее бурьяном место… Налево – серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Корсотылева… в окне у земли – рожа Бубнова. И освещение вечернее, красноватое, а судя по тому, что недавно стаял снег, везде непролазная грязь…
Склеп не склеп, пещера не пещера – ночлежка. И обитатели ее (не жители – обитатели, существа), не похожи на живых, но и не мертвые. Своеобразные зомби, для которых смерть – свобода: «Спокой и – больше ничего!» Чистилище для грешных душ: кому-то в рай, кому-то в ад. Грязная среда обитания заброшенных душ, транзитный вокзал, откуда можно подняться лишь в трактир, да и то на время. Но и про его существование трудно узнать конкретно.
Этот мир, с давно уже исполненный Горьким, – не антимир. Он соприкасается с нашим сегодняшним бытием множеством реалий. Его эстетика обладает концептуальной новизной. И зрители часто плачут, так как этот мир трогает за душу не дешевым пафосом массового псевдоискусства, наподобие мексиканских сериалов, а чудовищным предвидением усталых людей, чей «органон отравлен алкоголем». Людей России начала второго тысячелетия, которое несет им лишь дополнительные горести и неуверенность в завтрашнем дне. И он тут, у меня в квартире, где я сижу в кресле под «иконой» чудовища.
В центр помещения вышел кувшин, восточные узоры красиво оттенялись верхним светом.
Я расскажу вам, господа, про Волка. Да, да, про вашего земного Волка, которого я произношу с большой буквы. Все вы знаете, что ему не было равных в открытой борьбе. Но не брезговал он и внезапным налетом. Он закидывал жертву за спину себе и легко уходил сумасшедшим наметом. Но, когда целой стаей борзых гоним, чуял шкурой своей приближение драки, он, свирепо оскалясь, сворачивал к ним. И, трусливо скуля, отступали собаки. Так слушайте мою притчу про Волка. Слушайте, слушайте. Слушайте и смотрите.
Меня кто-то дернул за штанину. Я нагнулся и увидел под креслом маленького лохматого домового.
– Глаза зажмурь, – прошептал он, – а то сам в волка превратишься.
Я зажмурил глаза. Теперь я и видел, и слышал, и чувствовал.
Он подошел к шелестящим на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно: человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти. Он передернулся брезгливо и рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.
Лес глухо жужжал, стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой. Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба, приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, перестал выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил по щенячьи. Мягкими иголочками взметалось в снегу дыхание. Мохнатая ветка над головой закачалась укоризненно, стряхнула пухлый налет снега. Тогда он встал и, тяжело ступая, ушел куда-то, не озираясь и не прислушиваясь.
… Его иногда видели у деревень. Он выходил с видом смертника и нехотя, как по обязанности, добывал пищу. Он брал свои трофеи на самом краю поселков. Брал то овцу, то птицу, но не брезговал и молодой дворнягой, если она была одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98