Привезут собак, эксперты там всякие, в один момент найдут. А он у нас в чулане. В органах шутить не любят. Слово «органы» она произнесла с особым душевным трепетом, чем очень напомнила мою покойную бабушку Эльзу Оттовну Шефлер. У той благоговение перед органами было столь велико, что порой граничило с идиотизмом. К примеру, своего палу Отто бабуля перекрестила в Антона, перегружала свою речь пословицами и поговорками, а за столом громче всех пела русские народные песни. Вот уж кому никогда в голову бы не пришло называть меня Гретхен. Фамилия бабулю беспокоила меньше — предполагалось, что я выйду замуж.
Правда, маме это не помогло… Знакомые интонации в Сонькином голосе навели меня на некоторые мысли, и я спросила:
— Сонька, а твой дед точно в гетто погиб?
— Дался тебе дед, лучше подумай, что нам теперь делать.
— Хоронить. Сейчас и займемся, пока Максимыч спит.
— Днем?
— А ты предпочла бы ночью?
— Я в чулан не пойду.
— Ага, — усмехнулась я.
— Все ты, ух, фашистское отродье! От вас одни беды.
— Как бы не так. Если б не твоя родственница Ева, до сих пор жили бы мы в раю, и горя не знали и о покойниках не думали. Всё вы, богоизбранные…
— Ева жидовка?
— А то.
— Ну надо же, никогда б не подумала.
Гретка, ты умная, скажи, как нам из всего этого выбраться?
— Уже сказала. Похороним его и забудем. Как будто не было.
— Ой, найдут нас менты, — заскулила Сонька, — их не обманешь. У них там разные штучки, я в кино видела, мигом выведут на чистую воду.
— Чего ты завелась? Ну, сообщит Максимыч, ну посмотрят яму и уедут. Пусто в яме.
— Ага, они покопаются и скажут: «Был труп».
— Не было трупа, он там живой лежал.
— Хорошо, если они это поймут. А собаки?
— Что собаки?
— Собаку пустят по следу, а она к нашему амбару. А уж как начнут крутить, тут нам и конец.
— Заткнулась бы ты лучше, богоизбранная, без тебя тошно.
— А сколько нам влепят, если его найдут?
Я вздохнула:
— Думаю, много. Не сообщили — раз, труп спрятали — два, следствие в заблуждение ввели — три…
— Какое следствие? — испугалась Сонька.
— Да никакое. Пошли быстрей.
Мысль об уголовной ответственности придала нам необыкновенные силы, мы трудились с огромным энтузиазмом и углубили яму еще на полметра.
— Все, — сказала я, выбираясь из нее, — хватит, а то и меня хоронить придется.
Сонька дышала с трудом, потом вдруг начала трястись.
— Гретка, боюсь я его тащить.
— А в тюрьму не боишься?
— Боюсь.
— Тогда шевелись.
Входить в чулан было страшно.
— Давай попозже, — опять заныла Сонька.
Я впихнула ее туда и сказала сурово:
— Берись за пальто и понесли.
Он, кажется, отяжелел. Мы с трудом вынесли его из дома, а дальше вдоль огорода, картофельного поля — волоком по земле, оставляя заметный след.
— Ой, найдут, — шептала Сонька, — выйду из тюрьмы бабушкой.
Наконец мы дотащились до ямы, стянули с покойника Сонькину скатерть и, стараясь не смотреть на его лицо, столкнули вниз.
— И хороним-то не по-людски, — не унималась подружка, — ты какую-нибудь молитву знаешь?
— Ничего я не знаю, зарывай.
Мы торопливо орудовали лопатами, каждую секунду ожидая появления Максимыча с органами. Косились на пустынную дорогу, но больше всего боялись заглянуть в яму.
Старательно разровняли землю и прикрыли могилу досками. Отошли в сторонку и оценили: вроде бы неплохо.
— С собакой найдут, — тоскливо сказала Сонька.
— Заладила — собака, собака. Пошли.
— Пошли. Есть хочу.
— Придется подождать.
— Это почему, и куда ты меня ведешь?
— На кладбище.
— Зачем?
— Могилу закопаем.
Сонька замерла, я продолжала идти вперед, не обращая на нее внимания. Она догнала меня вприпрыжку и, заглядывая в глаза, спросила:
— Придумала чего?
— Ничего не придумала.
— А зачем закапывать, Греточка?
— Не знаю. Если кого любопытство одолеет, пусть тоже лопатой помашет, как мы.
— Вот ты всегда так. Задумаешь что-то и молчишь, а я не в курсе. Я ведь тоже знать должна.
— Те, что его закопали, вернуться могут.
— Зачем?
— Да откуда я знаю? Памятник поставить. А могила разрыта. Понравится им это?
— Думаю, нет. Для чего-то они ее зарывали.
— Точно. Вот и оставим, как было.
— А Максимыч?
— Пусть доносит органам. Приедут, разроют, а там ничего, ему ж еще и достанется.
— А ведь точно, Гретхен. Я ж знала, ты умная, не дашь пропасть. В тюрьму-то уж больно не хочется.
Мы обошли кладбище и, не заметив ничего подозрительного, принялись за работу.
Все приходит с опытом: закончили минут за пятнадцать. И домой заспешили. Труды тяжкие и обильная выпивка свое дело сделали: спать очень хотелось.
Проснулась я оттого, что Сонька трясла меня за плечо.
— Ты чего? — испугалась я.
— Дождь, — и точно, за окном шел дождь, тихо постукивая в распахнутое окно.
— Дождь. — Это хорошо, — кивнула я, переворачиваясь на другой бок. Часы показывали одиннадцать, и вставать уже не было смысла.
— Эй, белокурая бестия…
— Ну…
— А дождик-то все следы смоет.
— Точно.
— И собачка после дождя ничего не найдет?
— Не найдет.
— Есть все-таки Бог на свете, — обрадовалась Сонька. — Я всегда говорю, должна быть какая-то справедливость. Вот мы, к примеру, старались, выкапывали, хотели человека спасти…
— И влезли в дерьмо по самые уши…
— Да, то есть нет. Я имею в виду, что мы ведь доброе дело сделали, а добрые дела должны учитываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11