Настала ночь, часы на башне исправно отбивали каждый час; королева у своего окна, подобно другим заключенным, слушала ужасающие звуки тюрьмы.
Вечер, однако, не принес тишины. Существовал обычай для тех, кого на следующий день вызывали в Революционный трибунал, то есть на смерть, приглашать на ужин своих товарищей по тюрьме. Обычно ужины проходили в безумном веселье. Погружались в вино, пели, часто мешая вино с любовью, пытаясь вырвать у жизни последние мгновенья счастья.
У открытого окна королева слушала эти песни, этот смех, и сердце ее наполнялось неземным чувством упоения и восхищения бывшими своими придворными, хорошо знающими, что их ждет назавтра. Вот в Сите часы пробили одиннадцать. К воротам подъехал экипаж. Вот и звуки в коридоре, свет пробивается из-под двери. Королева обернулась. Мишони и Ружевиль, сопровождаемые Жильбером и Дюфреном, вошли в камеру. Они ослепили королеву принесенным с собой светом.
– Вы еще не ложились, гражданка? – спросил Мишони. – Это хорошо, так как мы пришли за вами.
– Куда вы меня ведете?
– В Тампль! Муниципалитет решил вас перевести туда из-за вашего самочувствия, и я вас туда препровождаю.
– Смогу я увидеть моих детей?
– Мне об этом ничего не известно, – отвечал Мишони с непроницаемым лицом. – Извольте приготовиться.
– Я готова. Розали пришлет мне мои вещи.
Девушка вышла из-за спин мужчин, накинула королеве на плечи шаль, а потом с блеском в глазах поцеловала ей руку.
– Бог сохранит Ваше величество, – прошептала она. Растроганная королева быстро ее поцеловала, затем сказала уже спокойнее:
– Я иду за вами, господа.
Она покинула камеру, идя между Жильбером и Дюфреном, возглавлял процессию Мишони, замыкал – Ружевиль. Ситуация совершенно вскружила голову последнему. Вышли в переднюю тюрьмы, где их поджидал с факелами Ришар. Старая разбитая колымага, казалось, приехала из средних веков. Королева несколько раз глубоко вдохнула свежий воздух, пытаясь прочистить легкие.
Пришлось остановиться. Ришар пошел искать ключи, и Мишони с ним. Добряку казалось, что смена тюрьмы заключенной – самое простое дело, но он всего не учел.
Уже два охранника отпирали ворота, когда за спинами у них раздался ледяной голос:
– У тебя, гражданин Мишони, естественно, есть приказ Конвента забрать вдову Капетинга в Тампль.
Холодная рука сжала горло Ружевиля. К ним приближалась жена Ареля, гадко улыбаясь.
– Он со мной, – авторитетно заявил Мишони. – У меня сейчас нет времени его искать!
– Но для тебя было бы лучше… и для всех здесь присутствующих, чтобы время нашлось, – вкрадчиво произнесла, она. Потом повернулась к консьержу и охране. – Вы знаете, что значит для вас, для всех нас, если у гражданина Мишони нет… если вдруг он не везет заключенную в Тампль… Итак…
Консьерж Ришар и охранники побелели, как полотно. Жена Ареля повысила голос:
– Вы хотите познакомиться с гильотиной?
– Это смешно! – прервал Мишони. – Все здесь присутствующие меня хорошо знают, и никто не сомневается в моей гражданственности! Ты меня оскорбляешь, гражданка, и я не такой человек, чтобы покорно сносить подобные намеки!
– Я принесу тебе любые извинения, какие ты потребуешь, гражданин, когда ты покажешь мне бумагу. Если речь не идет о той бумажке, которую гражданин Ришар нашел в кармане Жильбера…
Мишони посмотрел на Ружевиля. Тот был бледен, готов сражаться, но ничего нельзя было уже сделать. Они были безоружны, враги многочисленны, а оба охранника королевы едва держались на ногах и были также бледны. Итак, сейчас все поменяются местами… Молчание было невыносимым. Королева поняла ситуацию.
– Будет лучше, если вы поищете бумагу, господин Мишони. Это вас, быть может, немного успокоит. Что же до меня, то у меня много Бремени и терпения. Отведите меня в мою камеру!
Она отвернулась, чтобы не видеть выражения лица Ружевиля, затем, подняв голову, без трепета повернулась и пошла назад в тюрьму; за ней поспешно бросились Жильбер и Дюфрен. Все остальные были поражены, только жена Ареля наблюдала всю сцену со злобной усмешкой.
– Это прекрасно, – промолвил наконец шевалье. – Мы тоже идем.
Очутившись на улице, в жарком воздухе лета, они смотрели друг на друга с безнадежностью.
– Шанс упущен, – с отчаянием произнес Ружевиль. – Мишони покачал головой.
– Навсегда. Ты должен испариться. Тебя теперь будут повсюду искать.
– А ты?
– Я останусь на своем месте и… сделаю глупость. Я вернусь к Софи, не заботься обо мне. Ты должен попробовать бежать, один. Это твой единственный шанс.
В полном молчании друзья пожали друг другу руки. Мишони сел в экипаж, а Ружевиль растворился в ночи.
Следующим утром все было раскрыто. Жандарм Жильбер сошел с ума: принялся писать доклад своему полковнику Дюмеснилю, описал историю с цветком и бумагой и подробно все шесть дней! Не обошел он молчанием и поведение Дюфрена. Комитет гражданского спасения перевел королеву в другую камеру, еще более страшную и охранявшуюся день и ночь. Мучения ее продолжались еще полтора месяца, после чего она умерла на эшафоте.
Как это не кажется невероятным, но Ружевиль тем временем принялся осуществлять еще один план. Но Мишони и Софи Дютийель были арестованы в тот же день и позднее поднялись на эшафот. У Мишони нашли бумагу, исколотую иглой.
Ружевиль был тогда недалеко. Он жил на Монмартре в глубоком подполье, как муравей, и писал памфлет «Преступления парижан против их королевы», размножая его в большом количестве экземпляров. Революционный трибунал, найдя у него на столе один экземпляр, был очень удивлен тем, как человек мог отважиться на такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100