Затем священник прочел молитву, взмахнул кадилом и окропил святой водой то, что когда-то было молодой красивой женщиной, полной жизни и надежд.
Пока заколачивали гроб, укрывали его черным бархатом, обшитым серебряным галуном, и устанавливали его на катафалк, запряженный двумя крепкими лошадьми першеронской породы, которые должны были доставить Матильду в обитель, выбранную ее сыном, Гийом повернулся к группе женщин, которых аббат де Фольвиль собирался поставить вслед за повозкой.
— Я благодарен вам, господин кюре, за то, что вы предложили им искупить вину, совершив своего рода паломничество, но в этом нет нужды: я не хочу, чтобы эти женщины здесь оставались!
— Отчего же? Не такое уж это страшное искупление, да и вполне заслуженное…
— Безусловно, но они не чувствуют ни малейшего раскаяния. И пришли лишь потому, что, выполняя решение его высокопреосвященства господина епископа, вы приказали им явиться. Однако ничуть не сожалеют о содеянном. Сегодня моя мать одержала победу: ни к чему, чтобы за ее катафалком, словно за римскими триумфаторами, тянулась горстка пленниц. Пусть уходят! Так Матильде Тремэн будет спокойнее.
— Дело в том… что они не одни.
И правда, десятка три мужчин, стоявших до сих пор в стороне, рядом с ветеранами, направлялись к ним. Некоторые были уже в возрасте, другие намного моложе, но все настоящие жители Котантена: рыбаки, земледельцы, ремесленники, с огрубевшими лицами и глазами, привыкшими смотреть на море и на солнце. Самый старший, опираясь на палку, подошел к Гийому.
— Меня зовут Луи Кантен, я пекарь из Сен-Васт. Я хорошо знал вашего деда, но особенно вашего дядю Огюста, который был на меня очень похож. Мне нелегко говорить, ведь уже давно мы сожалеем о том, что позволили сделать женщинам. Некоторых, как меня, например, даже не было дома… Но сказать это нужно. Если вы хотите, чтобы они ушли, это ваше дело! А мы, мужчины, просим сделать милость, разрешить нам проводить Матильду наверх… Это будет означать, что вы от ее имени нас прощаете и оказываете нам честь. И вы узнаете: Сен-Васт — не только кучка сплетниц, у которых языки хорошо подвешены…
— Я тоже почти из Сен-Васт, — сказал Гийом. — И давно это знаю! Поверьте… я тронут вашим поступком. От всего сердца благодарю вас…
С трудом скрывая волнение, он взял за руки старика, чьи добрые глаза блестели от слез, привлек его к себе и обнял.
— Конечно, согласен, с большой радостью. Мы пойдем вместе. Кто знает, может быть, нам не удастся больше поговорить.
Кантен подвел Гийома к своим товарищам и каждого представил, и тот всем пожал руки. Тремэну было особенно радостно сознавать, что эти люди близки ему, ведь на протяжении стольких лет о жителях Сен-Васт, за исключением Анн-Мари и еще двух-трех человек, он вспоминал с горечью и недоверием. В их глазах Гийом прочел, что они признали его, прежде всего как внука любимого и уважаемого ими человека, а не за его могущество, данное ему богатством, которого никто из них никогда не смог бы приобрести.
— Раз вы хотите проводить мою мать в Ла-Пернель, — сказал Тремэн, обращаясь к ним, — мы пойдем вместе. Но не покажется ли вам дорога слишком тяжелой, господин Кантен?
Пряча улыбку, за него ответил его сын Мишель:
— Не обращайте внимания на его больную ногу! Он может дойти до Барфлера и обратно, и не задохнется! Его и заяц не догонит!
— Однако я надеюсь, что он не откажется от моей руки…
Катафалк двинулся в путь, за ним последовали сопровождавшие его мужчины. В соответствии с принятым на похоронах обычаем, мадемуазель Леусуа собиралась пойти следом, и когда к ней подошел Феликс и предложил поехать в коляске, она отказалась.
— Спасибо, сударь, но я покрепче дядюшки Кантена!
— К тому же ты пойдешь не одна, — воскликнула Анет Кантен, жена старого Луи. — Мы виноваты перед бедной Матильдой, которой причинили столько зла!
— К тебе это не относится! Тебя тогда не было, ведь ты была у сестры, в Морсалине.
— Конечно, но когда я вернулась и узнала о том, что случилось, то и пальцем не пошевелила, чтобы помешать. Потому что испугалась, как и многие другие…
Кроме нее, еще пять или шесть женщин решили взобраться по длинному крутому склону, который вел к Ла-Пернель, и старая дева просияла. Теперь оставались лишь трое непримиримых вокруг вдовы Дюбост, которая, к своему неудовольствию, обнаружила, что ее дочь пошла с остальными, не обращая внимания на сопротивление брата.
— Тебе незачем ходить, ведь я остаюсь с матерью! — сказал он, пытаясь ее удержать.
Но Адель была полна решимости.
— До чего же ты глуп! — процедила она сквозь зубы. — Ты не думаешь, что пора помириться с двоюродным братом?
— Интересно, зачем? — насмешливо спросил Адриан. — Или, может, он тебе понравился?
— На него приятно посмотреть… и потом, почему не попытаться — вдруг и нам что-нибудь достанется от этого богатства, которое скоро засияет прямо у нас над головой. Как бы там ни было, в то время мы были слишком малы и не имели права голоса, так что у него нет причин на нас обижаться. В общем, делай, как знаешь, но я иду.
— Ладно… а если мне идти, то с мужчинами?
— Пожалуй, неплохая мысль! А сам-то ты кто?
Небо, похоже, решило, что пора отпустить грехи, и показалось синими островками в разрывах серых туч, улетавших к востоку. Большие зеленые и красные зонты, которыми некоторые запаслись на случай дождя, теперь могли пригодиться лишь для того, чтобы оживить мрачный колорит похоронной процессии.
Когда, миновав деревушку Змеиную и место под названием Каменный мост, пошли по направлению к квадратной башне Ридовиля, где процессию вместе с господином де Ла Шенье ожидало духовенство, отец Кантен заговорил с Гийомом о том, что лежало у него на сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110