Свет заката наполнял мир до краев, подобно вину в прозрачной чаше и затем, казалось, осушался землей, и прозрачные сумерки были голубыми и чистыми. Сол все еще тихо дышал, хотя Стелла чувствовала, что что-то ушло из него вместе с золотистым светом. Она убрала руку, потому что знала, что больше не нужна ему. Она и Ходж сидели так тихо, что мышь вылезла наружу и пробежала по половицам. Вскоре начали кричать совы, и прямоугольник лунного света лег на пол. Затем снова вошла матушка Спригг, поцеловала Стеллу и велела ей ложиться спать, и она ушла и покинула матушку Спригг, чтобы продолжить бодрствовать вместе с Хеджем.
Она не хотела ложиться спать. Она спустилась в маленькую зеленую гостиную, где в течение стольких лет отпевали мертвых, где чествовали младенцев после крещения, где не раз женихи и невесты целовали друг друга, и зажгла две свечи. Стелла толком не знала, зачем она это сделала, но знала, что одна из них теперь горит во имя света и радости, и другая — для нее; они горят во имя счастья ее и того, что ее окружает. Девушка выглянула из окна и увидела стога, освещенные лунным светом. Они больше не казались ей золотыми шатрами с живущими в них султанами, а походили на беседки, где обитают феи. Стелла представляла себе дверь в каждую из них и стражу, стоящую у входа. Оставив свечи горящими в зале, она выбежала в сад и, миновав тропинку, очутилась в поле. Ночь была тиха и прекрасна, луна и звезды сияли так, что было светло почти так же, как и днем. Пропитанная за ночь солнечными лучами земля еще дышала теплом, но воздух был уже холоден, и пахло росой. Издали доносились песни из Викаборо, и был слышен мягкий хруст стеблей под ногами, когда Стелла подбегала то к одной, то к другой беседке. Перед центральной беседкой она остановилась, сделала реверанс одной из фей и выбежала через ворота по направлению к Беверли-Хилл.
Здесь, на зеленой траве, среди овец, под сенью тиса, простирающего свои ветви к звездам, ее душевное состояние изменилось. Благоговейный трепет прибавился к той радости, которая бушевала в девушке. Она больше не бежала. Она медленно шла вверх по холму, степенно, как настоящая леди, приподнимая свои цветастые юбки, чтобы не замочить их в росе. Луна светила очень ярко, и на ее фоне она заметила фигуру мужчины с узелком за плечами. При виде его Стеллой вдруг овладела неопределенная страсть.
— Захария! — закричала она. — Захария! — Она не замечала, как громко звучит ее голос. Высокая фигура выплыла из-за тиса как раз напротив луны. Он стоял так, как будто и впрямь спустился оттуда. Затем он позвал ее:
— Стелла! Стелла!
Позже она вспоминала об этом и думала, что, должно быть, разом взлетела на вершину холма, потому что не помнила ничего до того, как она очутилась под сенью тиса в его объятиях.
Постепенно Стелла начала приходить в себя и ощутила одежду на своих плечах, почувствовала сами плечи и руки, обвивающие его шею. Ветви тиса у нее над головой сияли звездами, как рождественская елка, и часть луны, проглядывающая сквозь ветки, напоминала серебряный рог. Овцы окружили их, и далеко у подножья холма Стелла могла различить мерцающий огонек двух свечей из маленькой зеленой гостиной. Она стояла на цыпочках и обеими руками пыталась притянуть голову Захарии к своему приподнятому лицу. Это был удивительно недетский жест, и ее нежный поцелуй больше не был поцелуем ребенка. Захария поднял девушку над землей, он готов был нести ее на руках вниз по холму и знал, что уже недолго ждать того момента, когда она наконец станет женщиной, и он сможет назвать ее своей женой.
Глава IX

1
В Торби был солнечный вечер, и лучи заходящего солнца скользили вдоль холмов, заполняя своим светом живописные долины, окрашивая золотой каймой рябь тихой морской волны и крылья чаек, кружащих над скалистыми островами, где они устраивали свой ночлег. В тот день на берегу царило необыкновенное оживление в Торби и Торре, Ливермиде и Пингтоне. По берегу сновали женщины, мужчины, дети, собравшиеся из окрестных деревень для того, чтобы посмотреть на корабли, стоящие в заливе. Редко их можно было увидеть столько сразу — сторожевые корабли, фрегаты и флагманы во всей красе, с реющими на мачтах разноцветными флагами. Это был день всеобщего возбуждения и радости, потому что при Ватерлоо была одержана победа, война окончилась и на борту «Баллерофона» находился сам пленный Наполеон.
Весь день рыбаки бойко сновали вдоль берега, пытаясь заманить в свои лодки желающих поближе подобраться к «Баллерофону» в надежде увидеть Бони в его зеленом плаще с алыми эполетами и в знаменитой треуголке с кокардой, раскрашенной цветами французского триколора. И лишь благодаря чисто английской традиции не рассматривать более поверженного противника как врага, он уже не был в их глазах монстром, а лишь небольшого роста человеком, довольно неприглядным, которого они теперь очень жалели. Им даже было неловко за те ограничения, которые он испытывал, и за то, что правительство решительно отказывалось рассматривать его как гостя Англии. Множество женщин носили его эмблему — красную гвоздику, а мужчины, увидев его прогуливающимся по палубе, снимали шляпы.
Это крайнее сочувствие, однако, было не настолько глубоким, чтобы затмить чувство радости. Война окончилась. Эта изнурительная, бесконечно долгая война, конец которой так часто казался уже совсем близким, и которая затем разгоралась с новой силой, наконец окончилась, и перед всеми этими людьми возникла радужная картина длительного мира. Теперь они могли спокойно спать и не бояться за своих детей. Весь день на борту стоящих в бухте кораблей и в селениях на берегу продолжалось громкое веселье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151