Ссылался при этом Торуса на сон и знак в виде оперенной стрелы, присланный от бабьей богини. Стрела была с необычным синим оперением и метила в глаз боярину Драгутину. Но метила только для того, чтобы боготур ее на свой щит поймал. Стрела угодила точно меж двух рогов бычьей головы, изображенной на щите, и проросла на ней как бы третьим рогом. Синий цвет действительно считался цветом бабьей богини, но Горазд знал и другое – стрелы с синим оперением принадлежали хазару Гаюну, который служил при молодом гане глазами Митуса.
Рядили волхвы долго и с пристрастием. И решили, что стрела угодила в Торусов щит не случайно. К силе Скотьего бога богиня Макошь добавила силу свою. Горазд одного не мог взять в толк – что же все-таки приснилось боготуру и какое костяное ложе он должен оберегать? Городец Листяны был разрушен, и Торусе еще предстояло его восстановить. А какой прок ближнику Великого князя Всеволода пропадать ни за куну в глухом и пустынном месте? Может быть, дело здесь не в Макоши, а в Листяне Колдуне? Но это имя ничего Горазду не говорило, хотя одно то, что Листяна был со Страной Забвения связан, наводило на размышления. Разговор в горнице стих, кажется, божьи ближники его покинули, и Горазд прилег в задумчивости на ложе. Ему почудилось, что разговор ведунов содержал в себе сведения важные, но пока недоступные его разумению.
Глупцом Горазд никогда не был, но в непростой ситуации, складывающейся ныне на землях каганата, для того чтобы уцелеть и возвыситься, одного ума было мало. Сила нужна. А за кем ныне сила, как не за каганом Битюсом? Правда, попользоваться от этой силы охотников нашлось немало. Могущественнейшие ганы, вожди богатых и многочисленных родов, сбиваются вокруг Битюса в стаю. Пробиться сквозь эту стену из закованных в бронь тел за кагановой милостью Горазду вряд ли удастся. Битюс, похоже, всерьез решил потягаться с божьими ближниками за власть над городами и весями Руси, а новый бог и хабибу были для него в этой борьбе хорошим подспорьем. Надо сказать, что хабибу дело свое сделали, изрядно пощипав городских князей и божьих ближников, которые прежде держали торговлю в своих руках. В золоте и серебре была их истинная сила, а божья правда была лишь приложением к ней. Ныне золото уплывало из славянских городов в руки расторопных хабибу и немалой частью оседало в кагановой казне. Говорят, золото не пахнет, но так считают люди несведущие, во всяком случае, запах золота учуяли многие, потому и качнулись к кагану Битюсу даже те ганы, которые прежде не спешили с поклонами. С каждым днем росла сила кагана, с каждой новой гривной, которую тащили в его казну расторопные хабибу. Себя хабибу тоже не обижали. Рассказывали, что почтенный Моше, главный в этом деле советник кагана, стал богаче самых могущественных ганов. Вот она, сила! Золото ныне правит миром.
– Божьи ближники из города выехали, – просунулась в дверь лохматая голова Сороки.
Сорока служил князю Твердиславу из преданности, а гану Горазду за деньги, и жадность в нем всегда брала верх над долгом. Но ныне уже некому спрашивать с Сороки за измену. Жалко князя, человеком он был разумным и гостеприимным.
– Без крови ушли?
– Да разве ж станет городская стража связываться с божьими воинами! – покачал остроносой, маленькой головой Сорока. – Твои хазары тоже без указки не сунулись.
Не сунулись – и правильно сделали, хотя каган, конечно, может спросить с Горазда за утерянную жизнь Твердислава. На что ган ему ответит: ставлен он был стеречь город Берестень, а не князя. Город за собой Горазд сохранил. И пока в кагановой ставке хватятся, быть молодому гану здесь верховником. Оспаривать его права просто некому. Божьи ближники вряд ли рискнут прислать на место убитого Твердислава нового князя. А если пришлют, то Горазд его в город не пустит именем кагана Битюса. Ломить же силой сквозь стены божьи ближники не решатся. Это будет означать войну с каганом, для которого разбой ведунов в Берестене станет отличным поводом для расправы над ними. Надо полагать, Великий князь Всеволод еще не выжил из ума, чтобы бросаться в открытую на хазарские мечи.
– Ты про Листяну Колдуна ничего не слышал? – повернулся Горазд к Сороке.
Приказный недолго морщил лоб, потом развел руками:
– Так ведь это давно было, лет, наверное, пятьдесят назад. Самым богатым человеком в округе был тот Листяна. Рассказывали, будто он никому дани не платил, даже хазарским ганам, которые его городец стороной объезжали.
– Врешь ты все, бес лохматый, – отмахнулся Горазд. – Быть того не может, чтобы хазарские ганы спустили обиду божьему ближнику.
– Не был Листяна божьим ближником, – возразил Сорока. – Он с рождения с нечистыми был связан. Мать его с Шатуном нагуляла. С ближних и дальних городов и весей брал он дань в пользу темных сил, ну и себя не забывал, конечно.
– И платили градские?
– А куда деваться, коли даже Велесовы и Перуновы ближники с ним справиться не могли. Слово он знал, говорят, и тем Словом мог наслать мор не только на скот, но и на людей. Сам бог Перун вмешался и покарал его, но вот только до смерти ли?
– Это в каком смысле? – Горазд от удивления даже приподнялся на локте.
– С дальних выселок вчера приехал смерд, который рассказал, будто на Поганом болоте объявился Шатун. Конечно, это может быть совсем другой Шатун, без всякого касательства к Листяне, но объявляется в том сельце оборотень уже во второй раз. Первый раз он приходил двадцать лет тому назад. Отрок, рожденный от Шатуна, проживал в том сельце, а ныне исчез – ушел по отцовскому следу и не вернулся.
– Как зовут того смерда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26