— Я был очень молод. Неопытен. Наивен.
— Ты был голосом моей веры.
— Когда-то, преподобный Райс. Все изменилось. Я изменился. — Тень отступила назад, резко вздохнув. От боли? — Много лет назад я решил, что принесу в жертву все и вся во имя выживания. Свою кровь. Свою родню. Свою человечность. И все это обессмыслить, и лишь ради того, чтобы в столь почтенном возрасте поиграть со смертью? Нет, священник.
Дэмьен пожал плечами:
— На случай, если передумаешь, — мы отплываем из Фарадея. Где-то в марте — апреле; примерно столько займет разработка практических деталей. Я приготовлю для тебя отдельную каюту, — предложил он. — Без окон и с замком с внутренней стороны.
Какое-то время темная фигура просто смотрела на него. Хотя серебряные глаза скрывались в тени, Дэмьен чувствовал их взгляд.
— Что заставляет тебя думать, будто ты так хорошо меня знаешь? — хрипло спросил Охотник. — Что заставляет тебя думать, будто ты можешь предвидеть мои поступки, да еще столь противоестественные для меня?
— Я знаю, кем ты был, — ответил Дэмьен. — Я знаю, что за человек стоит передо мной. И могу биться об заклад, что где-то в глубине твоего сердца, в той злосчастной точке, которую зовут душой, еще тлеет искорка прежнего человека и той безграничной жажды, что правила им. Я думаю, что ты с такой же силой стремишься знать, как и стремишься жить, Владетель. И я предлагаю тебе знание — и месть. И ты скажешь, что такое сочетание тебя не привлекает?
Тень подняла одну руку, так что полы накидки упали.
— Привлекает или нет, — прошептал он, — цена слишком высока.
Лунный свет замерцал на влажном от крови теле, на мышцах и венах, обнажившихся под огненными ударами солнца. Острые края костей просвечивали сквозь струпья сморщенной плоти; там, где они проткнули кожу, они почернели от огня и покрылись коркой засохшей крови. Пальцы были просто клочьями сожженного мяса, скрепленными тонкими фалангами, напоминая какой-то ужасный шашлык. К этому телу пристали, наверное, еще и кусочки изодранного шелка и шерсти, но они были неразличимы на общем фоне.
— Этого достаточно, — прохрипел Охотник. Рука опустилась, и накидка укрыла тело. В голосе его отдавалась боль, и чуть слышно булькала в горле кровь. — Я отвечаю «нет», преподобный Райс. И это будет «нет», сколько бы ни пришлось тебе еще прожить. — Он указал на далекий поселок за полем девственного снега. — Можешь считать жизнь этого племени моим личным подарком, если хочешь, — я собирался перебить их всех, за то, что они имели дерзость меня связать.
— Несколькими душами меньше на моей совести? — коротко спросил Дэмьен.
— Точно.
Охотник поклонился. И было так заметно, каких усилий ему это стоит, каждое движение его так явно откликалось болью, что Дэмьен содрогнулся, глядя на него. Сколько обгоревших мышц порвалось, когда он сделал этот простой жест? Сколько крови вытекло, чтобы он смог продемонстрировать в последний раз непринужденное изящество?
— Удачи вам, преподобий Райс, — выдохнул Охотник. — Уверен, она вам понадобится.

ЭПИЛОГ
В самом сердце темного замка, в покоях Владыки Леса, стоял мраморный стол. Здесь, куда никогда не проникнуть гибельным лучам солнца, где сотрясения земли никогда не потревожат заботливо укрепленных талисманами стен, покоилось тело Охотника, окутанное темной Фэа, пурпурной энергией, льнущей к мертвенно-белой коже. Совершенно холодной. Совершенно безжизненной. Шелковое покрывало, ниспадавшее с отполированной поверхности, точно водопад, схваченный морозом в падении, обрисовывало контуры лежащего под ним тела. И как замок этот был на чужой взгляд копией цитадели Меренты, так и эта подземная комната была темным отражением кабинета Владетеля, и ремни, которые связывали умирающую Алмею Таррант, ныне жутковатым орнаментом украшали мраморную гладь, стягивая тело Охотника.
Энергия. Не ослабленная солнечным, ни даже лунным светом, не связанная присутствием примитивного разума. Чистая энергия, глубокого, сладкого действия, — энергия смертельного голода, что копилась в этих пещерах дольше, чем мог помнить человек. Она окутывала тело, как покров, саван, преграда против жизни — и сторонний наблюдатель не смог бы сказать, что упокоило плоть под этой защитой: холод ли истинной смерти или ее чудовищная имитация.
И вот здесь, где столько дней стояла полная тишина, послышались шаги. Они медленно, мягко, размеренно приближались. Потом заскрежетал ключ в замке, медленно заскрипели стальные петли, обремененные тяжким грузом. Свет Фэа мерцал на лбу альбиноса, пурпурно-красный отблеск горел в глубине лишенных пигмента глаз. Он оглядел фигуру, лежавшую перед ним, и поклонился, легко, изящно. И, протянув щупальце своей темной воли, коснулся потоков, что охраняли покой спеленутого тела.
Сначала ничего не произошло. Потом, бесконечно медленно, приподнялись бледные веки. Темное Фэа расступилось, и Владыка Леса пошевелил пальцами. Согнул и разогнул кисти. Вытянул руки. Через минуту он приподнялся и сел, и хотя последние отголоски боли еще заставляли его морщиться, по его движениям было видно, что наихудший вред, нанесенный солнцем, уже исцелен.
— Прошу простить меня, — поклонился альбинос. — Я знаю, что вы не велели себя беспокоить…
— Сколько времени прошло?
— Примерно большой месяц, ваша светлость.
— Так долго… — Охотник закрыл глаза и медленно, глубоко вдохнул, наслаждаясь воздухом. — Ты бы не беспокоил меня, Амориль, не будь у тебя причины. В чем дело?
— К вам проситель, милорд.
Светлые глаза распахнулись. В их глубине мерцали фиолетовые искры.
— В самом деле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189