— Брат говорил мне, — сказала в ответ Чарис, — что у зарубежников много странных привычек. Они там и волосы в разные цвета красят, и ставят на лицах чернильные знаки — кто синие, кто красные. Они не такие, как мы.
— Тогда я надеюсь, что они сюда не придут, — сказала девушка. Чарис с ней согласилась.
Рассказы брата о Зарубежье вызывали в ней беспокойство. Люди там живут в огороженных башнях, и одни джиамады бьются с другими. Последняя война, Храмовая, началась за год до рождения Чарис и длится вот уже восемнадцать лет. Чарис понятия не имела, из-за чего эти люди воюют, и не стремилась узнать.
Выбросив эти мысли из головы, она, как наказывал Энсибар, поставила на поднос хлеб, окорок и сладкие сушеные фрукты. Захватила кувшин с водой и понесла все наверх. Может, таинственный чужеземец опять будет стоять на балконе так, как говорила та девушка. Любопытно посмотреть картинку у него на спине. Но тут Чарис постигло разочарование. Он действительно стоял на балконе, но одетый — в светлых кожаных штанах и свободной рубашке из бледно-голубого шелка. Когда она вошла, он повернулся, и она увидела его ярко-голубые глаза. Чуть темнее, чем у Харада, и еще менее приветливые. При виде Чарис они потеплели. Это рассердило ее. Все мужчины ведут себя одинаково. Точно разглядывают красивую лошадь или корову. А если они сами пригожи, то это хуже всего. Будто если ты недурен собой, то все девушки сразу твоими будут. Чарис полагала, что все они ветреники, особенно если сравнить их с Харадом.
Этот был гораздо красивее всех, кого она знала, отчего раздражение Чарис стало еще сильнее. Она присела и поставила поднос на ближайший стол.
— Как тебя зовут? — спросил он, слишком тщательно выговаривая слова.
— Я простая служанка. — Если он захочет ее соблазнить, то убедится, что не все женщины во дворце так доступны.
— Так что ж, у служанки имени нет?
Чарис уставилась на него. Уж не смеется ли он над ней? Нет, вроде бы не смеется.
— Меня зовут Чарис, мой господин.
— Не надо называть меня господином. Спасибо, Чарис.
Он улыбнулся и стал к ней спиной. Это оказалось для нее неожиданным и разожгло ее интерес.
— Говорят, что у вас на спине есть рисунок. Он тихо засмеялся и опять повернулся к ней.
— Да. Татуировка.
— Это птица так называется?
— Нет. Это... такой способ, чтобы рисунок не сходил с кожи.
— А для чего это делается?
— Так уж заведено у нас дома, — пожал он плечами. — Мода такая. Не знаю, откуда она пошла.
— В Зарубежье так много диковинного, — сказала Чарис.
— Я заметил, что здесь люди не носят никаких украшений — ни браслетов, ни серег, ни подвесок.
— А что такое серьги?
— Золотые или серебряные колечки, которые продеваются в проколотую мочку уха.
— В проколотую? Вы хотите сказать, что в ухе надо... проделать дырку?
— Ну да.
— Вы шутите, верно? — засмеялась она.
— Нет, не шучу.
— Но зачем кому-то нужно проделывать в ухе дырку?
— Затем, чтоб серьгу повесить.
— А серьга зачем?
— Ну, наверно, это красиво. Как-то не задумывался об этом. А еще это признак богатства. Чем дороже украшения, тем богаче тот, кто их носит. У богатых статус всегда выше, чем у бедных. Поэтому женщина с сапфирами в ушах вызывает больше уважения, чем та, у которой их нет. — Внезапно у мужчины вырвался смех, звонкий и приятный для слуха. — До чего же дико звучит все это теперь. Давно ли ты служишь здесь, во дворце?
— Чуть больше года. Мне предложили это место, когда умер отец. Он был в городе пекарем и пек замечательный хлеб. Теперь такого уже не найти, потому что он не оставил рецепта. Так жаль, когда что-то хорошее навсегда уходит, правда?
— Ты говоришь про отца или про хлеб, который он пек?
— Про хлеб, — призналась Чарис. — Вы думаете, что я бессердечная, да?
— Как знать. Может быть, твой отец был человеком малоприятным.
— Нет, он был добрый, хороший. Но его болезнь тянулась так долго, что кончина показалась нам благом. У меня до сих пор слезы на глаза наворачиваются от запаха свежевыпеченного хлеба. Он мне напоминает отца.
— Ты не кажешься мне бессердечной, Чарис, — мягко сказал мужчина. Она ответила ему неприязненным взглядом, и он, почувствовав перемену, спросил: — Я чем-то обидел тебя? Мне думалось, тебе приятно будет это услышать.
— Знаю я, для чего вы говорите женщинам приятные вещи, — отрезала Чарис. — Чтобы уложить их в свою постель.
— Что ж, в твоем замечании есть доля правды. Но это не всегда так. Иногда комплимент — просто комплимент. Впрочем, я, должно быть, отвлекаю тебя от работы.
Сказав это, он вернулся на балкон. Чарис постояла немного, чувствуя себя глупо, и ушла сердитая — не на него, на себя.
Он оказался не таким, как она ожидала. Ни масленых улыбок, ни назойливого ухаживания. Он совсем не старался ее соблазнить. «Чем же ты тогда отличаешься от Керены и остальных? — спрашивала себя Чарис. — Судишь о человеке по чужим словам точно так же, как они судят Харада».
Теперь этот человек подумает, что она дура безмозглая.
Ну и пусть себе думает, сурово решила Чарис. Какое ей дело до мнения человека с разрисованной спиной?
Многие пришлые лесорубы ставили себе палатки, у которых на ночь разводили костры, другие просто отыскивали местечко посуше и ложились там, завернувшись в тонкие одеяла. Харад всегда уходил подальше от остальных, чтобы побыть в одиночестве. Ночь с ее торжественной тишиной успокаивала его.
Он всю свою жизнь любил быть один.
Ну, может быть, и не всю, признался он себе самому, сидя спиной к огромному дубу. Он помнил, что ребенком в горной деревне ему хотелось играть с другими детьми, но он и тогда уже был намного сильнее их всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21