Финский документальный фильм по моей книге "Доносчик 001" идет в Германии, Финляндии, Англии, Голландии. Поразительно, что я в Калифорнии получаю письма от библиотекарей и учителей из России, которым сегодня не разрешают рассказывать правду про Павлика Морозова.
-- А судьба романа для детей "Каникулы по-человечески"?
-- О, это юмористический роман о девочке Оле Кольцовой, которой из Индии привезли обезьянку, девочка решает превратить обезьяну в человека, и что из этого получается. Роман со стихами, вот поглядите:
Раз, два, три!
Бейте в бубен, в барабанец,
Начинаем тихий танец.
Это танец-обезьянец.
Раз, два, три!
Раз, два, три!
На руках танцует Капа,
Марсик, тот -- на задних лапах.
Жаль, что нету мамы с папой.
Раз, два, три!
Раз, два, три!
Пляшут крокодил, питон,
Бегемот, жираф и слон,
Танец весит тридцать тонн.
Раз, два, три!
Раз, два, три!
Бабушка, зови и деда,
За руки хватай соседа,
Мы танцуем до обеда
Раз, два, три!
Раз, два, три!
А с обеда трудно очень,
Но танцуем до полночи.
Шумно так, что слышно в Сочи.
Раз, два, три!
Раз, два, три!
Нас немного укачало,
Руки-ноги, как мочала!
Раз, два, три!
Раз, два, три!
Бейте в бубен, в барабанец!
До чего ж веселый танец
Этот танец-обезьянец!
Раз, два, три!
"Советская Россия" выкинула эти "антипедагогические" стихи, которые сегодня мои почти взрослые американские студенты скандируют хором, когда танцуют. "Каникулы по-человечески" напечатали в Москве в 1977-году -- с великолепным рисунками яркого художника Спартака Калачева (он, бедный, спился). И -- тут же, по приказу откуда-то тираж пустили под нож. Не из за обезьянки, а из-за бяки автора. К счастью, у меня сохранилась верстка. По ней в 1992 году отшлепали небольшой черно-белый тираж в Москве. А достойное издание ждет своего часа.
-- Вы упомянули своих студентов...
-- Вот уже более десяти лет среди курсов по русской литературе двух с лишним веков в Калифорнийском университете читается курс из двадцати лекций "Детская литература в России". Среди студентов (а их у меня более трехсот) есть и молодые писатели. Но я рассчитываю не только на то, что они станут учителями, журналистами, библиотекарями или переводчиками. Ведь все они станут родителями, и это важней всего.
-- Кто из писателей старшего поколения оказал на вас большее влияние?
-- Наибольшее? Два писателя: Лев Кассиль и Александр Твардовский. Первый, прочитав мой микророман, на совещании молодых писателей сказал в ужасе: "Нет-нет! Вы -- взрослый писатель". И, так сказать, вытолкнул меня из детской литературы, передав, однако, мою прозу в "Новый мир" Твардовскому.А второй, прочитав тот мой микророман, заявил: "Весь процент непроходного уже заполнил Солженицын, и тебе места не осталось". То есть вытолкнул меня из взрослой литературы. Эта проза из самиздата ушла в западные журналы. Рукопись "Микророманы" КГБ забрал из издательства "Советский писатель". Потом книга вышла в Нью-Йорке.
Таким образом, на деле я вовсе не шестидесятник, как обо мне почему-то пишут сейчас в России. В шестидесятых я только начал писать прозу, в начале семидесятых немного печатался в Москве, а основные тексты почти все прятались от обысков в тайных местах, а опубликованы в восьмидесятые и даже в девяностые. Так что в лучшем случае я -- несостоявшийся семидесятник, а на деле -- восьмидесятник, переходящий в девятидесятника. Как писатель, я реализовался на Западе. Там вышли все мои неопубликованные в Советском Союзе рукописи и новые книги. Твардовскому я благодарен за честность, а с Кассилем был в теплых отношениях до конца его дней. А больше влияли на меня другие люди, и прежде всего Солженицын, Корней и Лидия Чуковские, Копелев и Синявский. Но если говорить не о человеческом влиянии, а о литературном, то оно шло от литературы в целом, а не от имен.
Трагедия старшего поколения -- урок для нас. Среди писателей того времени были, конечно, и другие значительные личности; многим, однако, не хватило духу состояться, написать свои лучшие книги. Кассиль выдал "Кондуит" в 1930-м, "Швамбранию" в 1933-м, остальное оказалось уровнем ниже и было данью советскими времени. Многих удушили. Только дома общаться с ними было отдушиной. Назову еще Нелли Кальма, Исая Рахтанова, Самуила Маршака.
-- Вспомните какой-нибудь эпизод...
-- Была осень 1963-го, когда мне, сопливому журналисту, позвонил Маршак. Я тогда начал служить в газете и за два дня до этого заезжал к нему насчет какой-то публикации. Я уже спал.
-- Юра, -- строго произнес он. -- Вы можете очень срочно ко мне приехать, не спрашивая, зачем?
-- Конечно, Самуил Яковлевич. А когда?
-- Сейчас. Возьмите такси.
Стоя босиком на холодном полу, я посмотрел на часы: первый час ночи. Маршак уже был тяжело болен; наверное что-то важное... Наскоро оделся, глянул, есть ли в кармане на такси (к счастью, было). Моросил дождь, такси не попадалось. Наконец кто-то согласился подбросить и минут через двадцать я был у Курского на Земляном валу (тогда называвшемся улицей Чкалова).
-- Садитесь, -- приказал Мэтр, едва я захлопнул за собой дверь.
Не снимая пальто, присаживаюсь на краешек тумбочки под зеркалом в коридоре. Придерживая рукой полу халата, Маршак, волоча шлепанцы, удаляется в кабинет, тут же является обратно с листком бумаги. Посверливая меня глазами сквозь толстые линзы очков, начинает читать стихи, приглушая голос, чтобы не разбудить домочадцев.
-- Ну как? -- спрашивает он, добравшись до конца.
-- Блистательно, -- отвечаю, не кривя душой, ибо стихи действительно были звучные. -- Настоящие маршакастые!
-- Еще бы! -- удовлетворенно соглашается он. -- А теперь езжайте домой, ведь уже поздно.
1 2 3