Уж не приревновала ли? Под конец этого долгого маршрута Коромыслов утомился. Все же надо было схватить такси.
Отворя дверь с надписью "Служебный вход", Федор Петрович по инерции поклонился вахтеру и уже занес ногу над ступенькой, когда сбоку из темноты услышал:
- Паспорт, пожалуйста!
Только теперь заметил Коромыслов, что вместо Максимыча, протиравшего стул здесь около полувека, сидит средних лет мужчина в сером костюме и при галстуке. А по бокам двери и на лестнице стоят хорошо одетые молодые люди.
- А вы-то, собственно, кто такие? - удивился Федор Петрович.
- Ваш паспорт, - спокойно и твердо повторил спрашивавший.
- Это же Коромыслов! - объяснил Максимыч, неизвестно откуда взявшийся, и странно хихикнул. - Здравия желаю, Федор Петрович. Как самочувствие?
- Ничего не понимаю, - ворчал Коромыслов, ощупывая карманы пиджака в поисках документа.
Наконец нашел, протянул, с недоумением ждал.
Мужчина в сером костюме долго переводил глаза с паспорта на самого Коромыслова, поставил отметку в каком-то списке и вернул документ.
- Все в порядке, проходите.
Молодые люди на лестнице отступили в тень. Коромыслов пожал плечами и стал подниматься по ступеням.
В коридорах, между уборными, ходили новые люди, похожие, по опытному взгляду, на статистов из современного спектакля. Впрочем, два раза старые актеры бросились к нему с объятьями. Костюмерша Анфиса зарыдала, упав ему на грудь, и он долго не мог ее успокоить.
- Сейчас я... Мигом все принесу... Разоблачайтеся пока, - причитала она, пятясь к двери и размазывая слезы по щекам тыльной стороной ладони. Вы такой молодой, такой крепкий. Не женилися еще? Надо, надо... А я мужа похоронила. Водка проклятая. Не то бы жил, как вы...
Переодевшись, он начал неторопливо гримироваться еще до получасового сигнала готовности к спектаклю. Делал он это спокойно и размеренно в движениях, будто перерыва не было вовсе. Приклеив бороду, прижал ее пальцами, и чтобы дать клею схватить, ждал. Слыша голоса в коридоре, Коромыслов чувствовал, что температура за кулисами выше нормальной, и по эмоциям встречавших его отнес это к себе, - не из-за нескромности, а просто констатируя факт. Суета, однако, мешала ему сосредоточиться, начать другую, царскую жизнь.
На экране пошла рябь и возник занавес. Ведущий спектакля помреж Фалькевич поздоровался и предупредил коллектив об особой тщательности подготовки. Затем он прибавил:
- Вводится народный артист Коромыслов. Труппа вас сердечно приветствует, Федор Петрович. Как там у вас дела? Впрочем, Яфаров вот-вот к вам заглянет.
Яфаров вбежал раскрасневшийся, с одышкой. Прокатился лысоватым колобком и сзади положил Коромыслову руки на плечи. Говорили, глядя друг на друга в зеркале. Яфаров оглядывал Федора Петровича с заботой и даже нежностью.
- Вот здесь, - он указал на левый край бороды, сам взял кисточку, подмазал и прижал к щеке.
- Ты чего за мной, как за бабой, ухаживаешь?
- Уж ты постарайся, Федор Петрович, не посрами!
- Да перед кем не посрамить-то? - воскликнул Коромыслов, и проскользнула вдруг мыслишка в подкорке. - Скажи, братец, Христа ради, уважь старика!
- Не мог я тебе по телефону этого сказать, - объяснил Яфаров, перейдя на полушепот. - Меня предупредили, чтобы не разглашать. Сегодня Сам у нас в ложе.
- Это кто такой - Сам?
- Подумай, тогда и вопрос отпадет. Ну!.. То-то ж! Ведь Сам "Царя Федора" шесть раз уже смотрел. И всегда с тобой... Между нами, Петрович, я был против того, чтобы тебя заменять. Но Скаковский, сам знаешь, чей протеже. Министру культуры велели, он нам навязал, пришлось. А сегодня разве ж мыслимо рисковать? Вся надежда на тебя. Спасай, отец, театр!
Коромыслов поколебался, не спросить ли, чей же протеже Скаковский, но воздержался.
- Не бойсь, Яфаров, - мирно произнес он. - Я таких Самов знаешь сколько перевидал? Самы уходят, а театр все стоит, батенька ты мой! Подумаешь! Тоже мне птица, Сам...
- Тс-с, - Яфаров закатил глаза к потолку и приложил палец к губам. Знаешь ведь, какое о нас сейчас мнение в некоторых кругах. Дескать, растеряли традиции, любой плебей играет королей... Я, допустим, решительно с этим не согласен, мы идем вперед. Не так быстро, как хотелось бы, но идем. Не можем мы, к сожалению, запретить думать о нас что кому взбредет. Но что будет, если наверх критика доползет?
- Суета! Искусство, братец, выше суеты.
- Это покуда ты не главный режиссер, - уныло пробурчал Яфаров. - Со вчерашнего дня театр лихорадит. Везде личная охрана: "Куда ведет эта лестница? Люк заприте на замок. А тот прожектор - в ложу не будет слепить? Этот выход перекроем, зрителям хватит других..." Правильно, конечно. Мало ли что?.. Побегу, взгляну с противоположной стороны в ложу. Если опаздывает, придется подъем занавеса задержать.
Все же тот факт, что Яфаров лебезил, был приятен. Старая гвардия не сдается, и мы пока что незаменимы. Сам тоже эту незаменимость должен увидеть на сцене, чтобы не забеспокоиться от опасной мысли. Вот почему они меня вызвали. Сам шесть раз смотрел и последние два раза всплакнул. Федору Петровичу после осветитель говорил, в каком точно месте. Плакать Сам стал оттого, что постарел, а все же это тоже льстит. И симпатия к нему проскользнула у Коромыслова, обычно всем недовольного. Теперь он на виду у Самого покажет своим гонителям, каков настоящий царь Федор.
2.
Тихо и размеренно пошел спектакль. Отключившись от бренной жизни, царь прошествовал по коридору, поправляя перстни на пальцах, и стал медленно подниматься по винтовой лестнице. Голос помрежа Фалькевича "Коромыслов, ваш выход!" прозвучал в пустой уборной. Двое рослых молодых людей в штатском широченными плечами загораживали железную дверь на сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8