- Мой-то с финской не возвертелся, а нынче, можеть, и верно. Хто их знаеть, как повернуть... Прогресс нынче, в газетах писали, что таперя прогресс... Погодите, я вам букет на дорожку наломаю. Я мигом, мигом...
Она нагнула самый высокий куст сирени так, что старый ствол захрустел, и принялась безжалостно отдирать огромные ветки с ярко-фиолетовыми цветами. Немцы поставили вещи на землю, растерянно оглядываясь, ждали. Солнце стояло высоко, и грозди сирени от жары поникли, сжались.
- Не помогли пятицветники,- сказала вдруг мать.
Каждый день Олег с Люськой лазили между ветками, выискивая редкие цветки с пятью лепестками. Цветков-звездочек находили много. Найдя, Люська хихикала, а почему, Олег не понимал. Она клала цветок между ладонями и что-то шептала. Олег относил пятицветники матери. Мать всегда радовалась, говорила:
- Этот на счастье! И этот...
- Берите, во, чо там...- бурчала Паша, наваливая на мать огромный букетище.- Все одно - погибнет таперича сирень-то. Парней таперя в армию позабирают, хто ж девкам будеть ветки с такой высоты ломать? Сирень, коли не ломать, чахнеть. Как баба неломанная. Ломать их надо, сирень и баб, когда цветуть. А неломанные чахнуть. Тоскують они по рукам!
- Чего ж тогда рвать не разрешала?- спросила мать безо всякого любопытства.
- Ох, сердешные!- всплеснула руками Паша.- Не разрешала? Злая была, что они тискаются, а я бобыляй. И потом... Это ж когда было-то? Еще до войны. А таперя... Как же ж вам будет-то? Ведь вы ж немцы, то есть таперя наши враги...
- Но это просто фамилия такая!
- У-у-у! Это еще хужее. Всем видать, как бельмо на носу. Ну, уж как будет-то... Накося вот, держи!
Паша вывалила второй огромный букет в руки Олегу. Он растерянно обхватил одной рукой сирень, другой прижимал к животу обмотанную полотенцем скрипку. Гуськом они затопали по тропинке в сторону станции.
Пройдя несколько шагов, Олег обернулся. Паша стояла к ним спиной и яростно ломала ветки, одну за другой.
Жих! Жих! Ж-жж-ииииииииии-ых!..
Она с остервенением швыряла их на землю, топтала ногами и выговаривала слова, которые Олег и позже, став взрослым, старался не употреблять при женщинах.
СОЛИСТ БЕЗ СКРИПКИ
Перед тем как надеть на Олега новую темно-синюю матроску с белым парусником на груди, мать долго терла сына мочалкой, стригла ногти на руках и на ногах.
- А на ногах зачем?- спросил он.- Ведь никто не увидит.
- На всякий случай,- объяснила она.
Мать ощупывала ему руки так, словно он родился с девятью пальцами или только что упал на камни и ободрал до крови ладони. Но все у него было пока что цело. Люська между тем хихикала. Она вообще не верила в человеческие таланты - ни в свой, ни в чужие.
Родители наряжались, будто шли в театр. Отец облачился в выходной синий костюм и завязал темно-красный галстук с косыми синими и белыми полосками, который явно душил его. Мать надела черное платье с кружевным воротником (в нем она Олегу с отцом очень нравилась) и свои единственные парадные туфли на высоченнейшем каблуке. Наконец сына заставили дважды высморкаться в отцовский платок, чтобы не пачкать его собственный, и повели. Люська осталась лежать на диване с книжкой. Она даже не попросила мать дать ей походить в туфлях на каблуках, как обычно делала раньше.
Происходило это года за два до войны. В полутемном коридоре двухэтажного особняка на Татарской улице в нервном ожидании экзамена собралось полным-полно детей и еще больше родителей. Некоторые читали объявление на стене: "Дети старше пяти лет по метрике в первый класс скрипки не принимаются". К Олегу это не относилось, а другие посетители качали головой, что-то ворчали и уводили детей несолоно хлебавши. От нечего делать отец и сын Немцы начали играть в ладошки, кто чью кроет.
- Вы с ума сошли!- зашептала мать, сердито глядя на отца.- Сейчас же прекратите! Отобьешь ребенку пальцы как раз перед проверкой.
- Немец есть?- отворив дверь, спросила строгая седая женщина с белым бантом под подбородком.
Все стали оглядываться.
- Тут, как же!- отреагировал отец.
- Свидетельство о рождении, пожалуйста!
Она скользнула глазами по метрике, проверила дату рождения и ушла обратно, жестом предложив войти. Отец подтолкнул Олега к двери, а сам остался и взял мать за руку. Олег сделал несколько шагов и, открыв рот, растерянно остановился у порога.
Женщина с белым бантом уселась за рояль. На блузке у нее ослепительно сверкала старинная серебряная брошь.
- Здравствуй, дружок! Значит, твоя фамилия Немец, а зовут Олег, так?
Олег послушно кивнул.
- Ты петь любишь?
Олег опять кивнул. Он с интересом разглядывал на груди у женщины брошь - в жизни таких не видел. Она поманила его к себе, взяла в свои ладони его ручонки и стала их вертеть, мять, примерять к своим. Потом что-то записала в тетрадку.
- Значит, петь любишь? Тогда спой песню, которая тебе нравится.
Знал Олег все песни, что тогда, перед войной, пели.
- Много славных девчат в коллективе, но ведь влюбишься только в одну!- заорал он.
Он очень старался: отец велел петь как можно громче. Но женщина зажмурилась, замахала руками.
- Хватит, хватит, голубчик! Достаточно! Теперь я сыграю, а потом ты простучишь ладошкой ритм по крышке рояля. Понял?
Чего ж тут не понять?
Она положила одну руку на клавиши рояля и проиграла короткую мелодию. Догадаться было проще простого: "Широка страна моя родная". Олег пробарабанил. Женщина кивнула и записала что-то на бумажке. Брошь у нее на груди заколыхалась.
- Все!- сухо сказала она.- Можешь идти домой.
Олег попал в объятия матери.
- Не забыл про "до свидания", сынок?
Пришлось вернуться. Олег снова открыл дверь и увидел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49