— Зачем ты городил весь этот огород, если мы с тобой учились в Сакраменто в одном классе и играли в баскет за одну команду?! Сразу надо было прямо ко мне, и мы бы это дело обтяпали в пять минут!
Конечно, «генацвале» я для красного словца вставил, он прошептал «buddy». И Патрик не ведал, что его кореш служит в посольстве. Я только хочу подчеркнуть негативные стороны американской реальности. В отдельных нетипичных случаях американцы оказываются такими же блатными ребятами, как россияне.
4.
— Диета там была очень хорошая, — вспоминал теперь Патрик, сидя в кресле у меня в кабинете. — Мы почти ничего не ели. В итоге я пришел к выводу, что я никогда в жизни так увлекательно и насыщенно не отдыхал. Море впечатлений. Наш медовый месяц Луба и я запомним на всю жизнь.
— Еще бы! — согласился я.
— После поездки у меня забот прибавилось. Деньги на новую машину двоюродному дедушке Резо я уже послал с одним знакомым. В Лондон для дипломата чек отправил. По служебным каналам нашел тут, в Америке, внука уборщицы из Адлерского аэропорта, буду посылать ему ежемесячно небольшое пособие и пытаюсь помочь мальчику найти работу.
— О'кей, Патрик, — сказал я, проглотив желание поморализировать на эту тему. — Ведь не только для того, чтобы рассказать мне эту историю, вы приехали в университет. Как я могу вам помочь?
— Слюшай, генацвале, — бодро заявил он и, не дав мне секунды, чтобы улыбнуться, тут же перешел на нормальный английский. — Хочу взять курсы русского, грузинского и абхазского языков. Только вечером, после работы .
— Но у нас нет грузинского и абхазского…
Он замялся.
— Тогда только русский. Говорят, он все еще универсальный на всех их территориях.
— Пожалуй. Но вам надо поговорить с директором русской программы профессором Галлантом. У него как раз сейчас приемные часы. А зачем вам грузинский и абхазский?
— Как зачем? — гордо произнес он. — У меня там корни! Знаете, какой смысл в слове «Абхазия»? В переводе это «Страна Души»!
Разговор этот состоялся прошлым летом. Зимой нас с женой пригласили в Сан-Франциско на концерт московских артистов. Мы опаздывали, машин на хайвее было немного, я давил на газ, внимательно глядя по сторонам и особенно назад, чтобы не прозевать патруль. Стрелка спидометра зашкаливала за 90 миль. Уже оставалось недалеко, когда я услышал вежливый голос с неба:
— Водитель темно-красной «Тойоты», остановитесь на обочине. Прошу вас, сэр, пожалуйста! Только не под мостом, а чуть дальше, на открытом месте, сэр…
Вокруг нас темно-красных машин не имелось, и деваться было некуда. Пришлось съехать на обочину и тормозить. Черный с белым опереньем вертолет сел на высохшую травку поблизости. Прошло еще несколько минут, пока его лопасти перестали вращаться.
— Хорошо бы дежурил Патрик Уоррен, — сказал я жене. — Наш человек! Но это почти невероятно: патрульных на этой дороге уйма.
И тут Патрик Уоррен собственной огромной персоной предстал перед моим окошком, загородив весь белый свет.
— Сожалею, сэр: я не знал, что это вы, и уже ввел номер вашей «Тойоты» в компьютер. Здесь лимит скорости 65 миль. Вы шли девяносто, это, — он пошевелил губами, что-то подсчитывая, — по-русски будет 140 километров в час, но я вам напишу семьдесят пять миль. Все-таки немного дешевле. Казна у нас в Калифорнии пустая, и штрафы на дорогах превысили 250 баксов.
— Но это же грабеж средь бела дня!
— Я сам возмущаюсь, сэр. А что делать? Все мы кормим этих прожорливых бюрократов, чертовщина какая-то. У вас, конечно, есть шанс обжаловать в суде, но времени потратите уйму, а отспорить у полиции трудно. Прошу вас, не гоните. Сегодня на этом участке уже было три аварии, одна со смертельным исходом.
Он вручил мне «тикет».
— Из-за вас, Патрик, — зло сказал я, — мы опоздали на концерт.
Уоррен это понял по-своему.
— Извините, что не могу подкинуть вас в Сан-Франциско: на ту сторону залива мне летать нельзя, там не наша епархия.
Уоррен крепко пожал мне руку ковшом своего экскаватора. В заднее окно я увидел, как вертолет распушил сухую траву и взмыл над хайвеем.
Осенью, зимой и весной я, бывало, встречал Патрика на кампусе. Он выделялся в толпе студентов своим могучим сложением да еще полицейской формой. Видимо, не успевал до занятий заехать домой и переодеться.
— Здрасвюйте! — всегда выкрикивал он и добавлял менее уверенно. — Я уже хорошо говорит русского языка.
Однажды он вбежал ко мне в кабинет сияющий:
— Поздравляю! Луба родил малчик.
Само собой, он хотел сказать «поздравьте меня».
— Молодцы, не теряете времени зря.
— Знаете, где мы его заделали? Луба с доктором точно подсчитали: в Адлере, на аэродромном поле, когда мы не могли улететь. На поле так пахло полынью, что я не мог удержаться. Правда, там еще пахло керосином от самолетов и изрядно несло из соседнего туалета, но я решил не обращать внимания. Произошло это на половике из депутатской комнаты. Подумать только, какие люди ходили по этому коврику! Может быть, Сталин и Берия. И Каганович. И Горбачев. И этот тиран Микоян!
— Главный тиран был Сталин, — усмехнулся я. — А Микоян — мелкий: он был наркомом пищевой промышленности, делал «хат догс».
— Да, конечно, — согласился Патрик. — Все они делали «хат догс». Тепер за два копейка гус там купить нет.
В его понимании российской исторической специфики явно наметился прогресс, я это оценил.
Вернувшись в разгар лета из Европы, я нашел факс от полицейского Патрика Уоррена. Текст начинался словами: «Доводим до сведения всех родных, друзей и знакомых…» Далее факс торжественно сообщал, что Люба опять беременна и ждет второго ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11