Они богоугодны, а он нечист. Их гибель - во славу Бога, а он заключил союз с дьяволом. Яков более не мог преградить дорогу дурным мыслям. Голова его была полна всяких фантазий, глупостей, капризов. То он воображал, что ест пирог, жареную курицу, марципаны, то - что пьет разные дорогие вина или что нашел среди скал драгоценности и стал богачом. Он видел себя разъезжающим в карете... Страсть его к Ванде была теперь так велика, что достаточно было ей уйти из овина, как он уже тосковал по ней. Вслед за душой изменилось, и тело. Он стал ленив, его тянуло к постели. В эту зиму он страдал от холода больше, чем во все годы. Когда он колол дрога, топор то и дело застревал в полене, и Яков не мог его вытащить. Когда разгребал снег во дворе, то быстро уставал и вынужден был делать передышки. Как это ни было удивительно, но коровы, которых он сам выходил, почувствовали его состояние и перестали слушаться. Случалось во время дойки, что какая-нибудь из них лягнет его или пырнет рогом. Пес теперь лаял на него как на чужого...
Даже сны стали другие. Отец с матерью перестали ему являться. Как только он засыпал, он был с Вандой. Он странствовал с ней по темным лесам, лазал по пещерам, тонул в топях и болотах, полных зловонья и всякой мерзости, а за ним по пятам гнались черти, звери, - косматые, шершавые, хвостатые, змееподобные, с зобами, со свисающим выменем. Они вопили страшными голосами, плевали на него, блевали. Он просыпался от этих кошмаров, обливаясь потом, но был полон похоти. Голос внутри него беспрестанно звал Ванду. Ему теперь уже стоило усилия не быть с ней в дни ее месячных.
5.
Сияла луна. Небо было ясное, ночь - светла как день. Стоя у двери овина, Яков видел горы, разбросанные на необозримом пространстве. Под покровом снега зеленели елки. Скалы над лесами походили: одна - на покойника в саване, другая - на зверя, ставшего на дыбы, третья - на чудовище из какого-то другого мира. От окружающей тишины у Якова звенело в ушах - словно скопище сверчков стрекотало под снегом. Снег не падал, но время от времени в воздухе появлялась одиночная снежинка. Ворона проснулась и каркнула. Зашевелились в своих убежищах не то полевые мыши, не то суслики. Можно было подумать, что км вдруг почудилась весна. Сам Яков также ожидал чуда. А вдруг на этот раз раньше обычного настанет конец зиме? Ведь все во власти Бога. Он может приказать солнцу повернуть, как во времена праотца Авраама. Но для кого Всевышнему совершать такие чудеса? Для него, для Якова, отступника и развратника? Он устремил свой взор на деревья во дворе. Хлопья снега, которые повисли на их ветвях, белели в ночи словно какие-то фантастические плоды. С них осенним цветом слетали снежинки.
Яков напряг слух. Что-то она не идет? В хате давно уже темно. Избенка торчала на насыпи, точно гриб. Временами до него долетали шорохи, голоса. А быть может, это ему только мерещилось? Но вот открылась дверь, и появилась Ванда. Не босая и укутанная в шаль, как обычно, а в тулупе, обутая, с палкой в руке. Она подошла к Якову и сказала:
- Татуля помер.
У Якова оборвалось сердце.
- Как это?... Когда?
- Он заснул с вечера, как всегда. Вдруг - раздался короткий стон. Он испустил дух, как цыпленок.
- Куда ты?
- За Антеком.
Некоторое время оба молчали. Потом Ванда сказала:
- Теперь для нас настанут плохие времена. Антек твой недоброжелатель. Он хочет тебя убрать.
- Что я могу сделать?
- Будь осторожен!
Ванда удалилась. Яков смотрел ей вслед. Она все уменьшалась и уменьшалась, пока не превратилась в комочек среди снегов. Хотя Ванда не плакала, Яков знал, как у нее горько на душе. Она любила отца. Она даже Якова часто называла "татулей". Теперь она сирота. Душа или, говоря иными словами, дух ее отца вылетел вон из тела. Но где он теперь? Еще в хате? Или уже поднялся вверх? А может быть, он вышел в трубу? Яков знал, что по деревенскому обычаю должен теперь зайти в хату и сказать несколько утешительных слов. Он не знал, как быть. Без Ванды хата была для него змеиным гнездом. Он также не был уверен, можно ли ему по еврейскому закону это сделать. Все же он пошел. Открыл дверь. Старуха и Бася стояли посреди хаты. На кровати лежал Ян Бжик - резко изменившийся. Лицо восковое, уши цвета мела, а вместо рта - дырка. Трудно было представить себе, что это тело еще недавно жило. Лишь в сморщенных веках и в складках вокруг глаз оставалось некоторое сходство с прежним Яном Бжиком. В них таилась улыбка человека, узнавшего о чем-то забавном. Бжикиха хрипло всхлипнула.
- Нет больше. Кончено!...
- Да утешит вас Господь!
- Еще в ужин съел миску с ячменными клецками, - сказала Бжикиха не то Якову, не то себе, - ничего не оставил.
Пока Яков стоял, стали сходиться соседи: бабы в платках, в стоптанных башмаках, мужики в тулупах, полушубках, в лаптях. Какая-то старуха старалась плакать, ломала пальцы, крестилась. Бжикиха каждому повторяла те же слова: мол, к ужину он ел ячменные клецки, все проглотил... В этих словах были а упрек смерти, и доказательство того, какая она была покойному преданная жена. При свете, исходившем из плошки, все лица казались темными, затененными, полными ночных тайн. Воздух сразу стал тяжелым. Кто-то пошел за Джобаком. Гробовщик пришел снять с покойника мерку для гроба.
Яков потихоньку вышел. Он среди этого семейства был чужой, но уже не настолько, как прежде. Ян Бжик теперь приходился Якову тестем... Яков испугался этой мысли. Разве мы все не происходим от Тераха и Лавана? пытался он перед самим собой оправдаться. Ему было холодно, - зуб на зуб не попадал. Яков привык к Яну Бжику, который по природе был добрым и справедливым. Он Якова ни разу не обидел, не обозвал его никак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80