д. Из-за этого журнал «Тайм», объявивший Джо-Марихуану человеком года, написал, что тот по своим моральным принципам, в сущности, мог бы пристрелить всех, живущих в Соединенных Штатах.
Оставалось загадкой, почему полиции никак не удавалось его схватить. После очередного убийства он вел себя крайне легкомысленно, хотя в то же время и остроумно. И шел на все, чтобы оставить на трупе свой знак, даже если для этого надо было пробраться в дом скорби, в морг судебных медиков или еще куда-нибудь. Никто из его «клиентов» не был защищен от него и после смерти.
Даже когда полиция эксгумировала тело Пепе Рунцеля по заявлению его жены, утверждавшей, что ее муж не покончил с собой, и гроб открыли, то обнаружили в зубах у Пепе самокрутку, а на груди – записку: «Хозяин борделя». В противоположность Джо Большой Джимми не был популярен, более того, полиция долгое время сомневалась, что такой вообще существует, считала, что речь идет о нескольких преступниках. Для Джимми жертвы были безразличны, его интересовала сложность задачи. Его жертвы находили в запертых изнутри кабинках общественных туалетов, в охраняемых полицией больничных палатах, якобы спящими в салонах первого класса самолетов или же сникшими в своих креслах сената или конгресса. Исполнив свою задачу, он укрывался в каком-нибудь борделе и сидел там часто неделями, время от времени отпуская какое-нибудь замечание или проговариваясь во сне, так что полиция мало-помалу утвердилась во мнении, что Большой Джимми действительно существует. Узнав об этом, синдикат предпочел на зиму укрыть его вместе с Джо в пансионате. Заточение далось моралисту легко, а эстету тяжко. Джо стремился к духовной концентрации, Джимми – к эмоциональной разрядке, первый жаждал медитации, второй – женщин. Джо время от времени исчезал ночью, чего никто не замечал, сидел на стропилах полуразвалившейся церкви или в одной из комнат пустого дома священника. Большой Джимми подкарауливал девочку, дважды в неделю доставлявшую в пансионат молоко, – короткие темные, небрежно причесанные волосы, голубые глазки, простодушная и свежая, не подозревающая, что сквозь щели закрытых ставней за ней следят закоренелые преступники, изнывающие от похоти и приговоренные к противоестественному воздержанию.
***
Так что ничего избежать было нельзя. Большой Джимми хотел лишь опередить других, а Джо только пытался ему помешать, поэтому, когда все стали чесать об Эльзи языки, он и пригрозил, что свернет шею любому, кто станет приставать к девочке. Но оба они не приняли в расчет пса. А тот, стараясь защитить хозяйку, перевернул тележку с бидоном и вцепился зубами в зад Джо, пытавшегося спасти девочку, в то время как Большой Джимми валялся с ней в луже молока, а в лесу над пансионатом кто-то пьяным голосом громко декламировал:
И милый лебедь,
Пьян поцелуем,
Голову клонит
В священно-трезвую воду .
Крику и воплей хватало, причем не разобрать было, кто больше кричал и вопил – Джо, Джимми или девочка. Наконец Джимми скрылся в доме, а девочка убежала вниз по склону. Пес же не отпускал Джо, он с такой силой вгрызся ему в зад, что даже сторож Ванценрид не смог оторвать. Только бандит по кличке Алый Цветочек освободил Джо от озверевшего пса, разрядив в него свой кольт Магнум фирмы «Смит и Вессон», хотя в самого пса и не попал: тот пастью схватил пистолет и помчался вниз по склону, таща за собой перевернутую тележку.
Ванценрид позвонил фон Кюксену. Барон погрузился в раздумье. Его сделки обрели недавно новый оттенок. Став членом синдиката, он начал продавать наряду с подделками, про которые туманно намекал, что они, вероятно, могут оказаться подлинниками, также и настоящие подлинники, утверждая, что они поддельные. Продавал он их только тем, кто навел справки в синдикате и знал, что картины эти подлинные, но краденые, зачастую из вилл тех, кто летом приезжал сюда утешаться от тоски богатства весельем нищеты.
Фон Кюксен подумал, не стоит ли сообщить о происшедшем на Минерваштрассе, затем решил действовать самостоятельно. Около полудня к пансионату подкатил «эстон мартин» и два «кадиллака». Из «эстона» вышел фон Кюксен, из «кадиллаков» два его приемных сына. Барон – светловолосый господин с моноклем, поблескивающим в глазу, в белых перчатках, с сукой породы доберман на поводке – впервые прибыл в пансионат. Ванценрид провел его в вестибюль.
– Мне следовало бы, собственно, позвонить в Цюрих, – сказал Ванценрид.
– Следовало ли? – переспросил барон.
– Таков приказ, признался Ванценрид.
– Почему ослушался? – пожелал уточнить барон.
Ванценрид забормотал, мол, Лихтенштейн ближе и потому он подумал…
– Осел не думает, а повинуется, – отрезал барон: он почувствовал, что сторож врет.
На диване лежал кверху задом Джо-Марихуана и стонал.
– Где остальные? – спросил фон Кюксен, и, поскольку Ванценрид ничего не ответил, барон приказал громким и властным голосом:
– Всем явиться!
Вестибюль медленно заполнился хмурыми субъектами, кое-кто из гангстеров прихватил с собой автомат. Видимо, что-то не ладилось. Использовать зимой пансионат как укрытие было гениальной идеей то ли «трубочиста» в пентхаузе на берегу Гудзона, то ли адвокатской конторы «Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль», но надо было бы заранее предусмотреть возможность происшествия, о котором сообщил Ванценрид. Следовало учесть скуку как негативный фактор. Может, «трубочист» в Нью-Йорке или адвокаты с Минерваштрассе хотели таким способом сдать всю банду. А может, просто не предусмотрели скуку, может, он сам, фон Кюксен, виноват в происшедшем, прислав сюда книги классиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19