К домику шли белые тени. Кругами, будто поле было озером, а домик был брошен в него. Кто-то тихо толкнул меня в спину, я пошел.
Дом светился. Голос медленно говорил:
- Здесь наши могилы, не ступай на них. И не ступай даже на те места, где нет могил, они могли бы быть, но мы похоронены в других местах.
Я прошел в домик по светлому коридору. Дверь отворилась, я вошел в темноту сеней. Нащупал ручку двери в избу, потянул. Сразу ударило дымом. И, еще не понимая, чего надо вытаскивать из горящей избы, я вбежал внутрь. И сильно пригнулся, чтоб хоть что-то разглядеть.
Человек в черном комбинезоне стоял на коленях перед печкой. Лица его из-аа дыма не было видно. Он вскочил, и я не успел испугаться, как он вновь кинулся на колени к дымящему челу печи.
- Истопи печь! - глухо попросил он.
Я подошел к окну, толкнул от себя раму. Дым стал выходить. Мужик в комбинезоне сел за стол, закрыл лицо черными, в саже и мазуте, руками. Я налил в стаканы, звякнул и толкнул мужика в плечо. Он отнял черные ладони.
Белое-белое до бледности лицо, с измученными собачьими глазами.
Он выпил. Его затрясло.
- Похмелье выходит?
- Мерзну. И всегда буду мерзнуть. В ту первую ночь ты здесь был, я около утюга немного погрелся, мало. Луна сдвинулась, я побежал, чтобы успеть...
- Куда? А где ты живешь?
- Я ищу лопату. Ну и утюг уронил, хорошо - ты хватился. А то сгорел бы.
Я начинал понимать:
- Ты - тракторист, который запахал кладбище?
Он кивнул. Его трясло от холода. Я подошел к печке. Нащепал сухой березовой лучины, обкрутил берестой. Поднес спичку. Береста обволоклась бело-сизым дымом. Низкий голос сказал что-то вдруг, я оглянулся, сбоку стоял и тянул к бересте руки тракторист. Я швырнул бересту в ведро под рукомойником.
- Зачем?
- Тебя не согреет. Что она тебе сказала? Аннушка?
Он отскочил в угол.
- Ну!
Береста, дымясь и треща, плавала в помоях. Он подбежал в стал держать над ней черные руки.
- Что сказала?
Снова раздался низкий голос, теперь различимый:
- Когда он, после того как выпил из горлышка вторую бутылку, упал около своего трактора, Аннушка сказала: "Не примет его мать-сыра земля".
- Повтори.- Но понял вдруг, что он не слышал.
- Я был пьяный, я не помню, что она сказала.
- Она сказала: "Тебя не примет земля".
- Да, мне потом говорили. Я стал пить, безобразно пить, зимой поехал за дровами, привез одни сани, выпил крепко, с собой взял и поехал за другими. А в пускач вода попала, трактор обратно не завелся, я остался в кабине, выпил остатки и уснул - и замерз. Затопи печь.
- Дальше?
- Дорога к трактору заросла, не пройдешь. Так он и стоит, и я сижу внутри. Но согреться ж хочется, и я иду сюда, на бывшее кладбище. А согреет меня старая Аннушкина кофта.
- Привидения мучают тебя?
- Нет. Они же все издалека. Родились тут, умерли не здесь. Так, прилетят и обратно.
- Я слышал, после смерти обрастают, а ты чисто выбрит.
- В тот день и побрился. Если б я по-людски помер, а то по пьянке. Кожа сразу обмерзла.
Лампочка вдруг погасла. Тень оконного переплета легла на пол. Тракторист выхватил из ведра дымящую бересту и закричал:
- Дай мне лопату! Дай мне лопату! Мне надо зарыть себя. Дай мне лопату.
Раздался звон, тень переплета сдвинулась и пошла по полу. Когда она коснулась того места, где стоял тракторист...
15
Зубная паста, щетка, мыло! Полотенца не надо, так высохну! Я сбежал к реке. Умывался с мостков, лицом к молодому слепящему солнцу. В верше плеснуло. Я выдернул переднюю жердь, распустил стяжку и выпустил маленького энергичного щуренка.
Красная торфяная вода плескалась из пригоршней рубиновыми лохмотьями. А ну еще на лицо, ах! А ну за шиворот! Ну еще!
Проснулся. Лицо приятно холодило. Ядрено ломило зубы.
И вдруг, решившись, сдернул с себя одежду, добежал до середины мостков и сорвался. Вначале обожгло и чуть не выскочил, но скрепился. Увидел лес травы, гуляющих в нем карасей, вдруг внизу стало темно - провал. Поплыл в него - родники били из бездны, затягивали. Но карась вдруг сунул свою морду навстречу, и я, на последнем издыхании, выскочил. Отдышался, оделся.
- Как спалось? - поинтересовались с того берега. В тени дерева, где еще держалась роса, на бревне сидели мои знакомцы.
- А вы чего вчера ушли, Евлампий Георгиевич?
- Да я думал, надо же когда-то и выспаться.
- Доброе утро!
- Доброе утро!
От избы Евлани тянуло бабы Маниной стряпней. Не один я ощущал ее запах, козы стояли, задрав кверху жующие морды.
- Продолжаем? - спросил Кирсеич и объяснил мне: - У нас ученый диспут, будьте судьей.
- Судить вас? Увольте. Вам надо по крайней мере умудренного годами старца, уже пережившего день века и не впавшего в детство.
- Вот именно! - воскликнул Евланя.- Дело не в знаниях, а в мудрости. Хотя детство и есть мудрость.
- А куда ты без знаний? - спросил Кирсеич.- Ведь я в жалобе верно писал, что ты не читаешь газет и не слушаешь радио, ты отстаешь от жизни.
Евланя отмахнулся.
- Разве отставание от жизни в этом? Знание ведет к растерянности. Что ж мы тогда отшель-ников уважаем? Кто им в скит радио проводил? Можно и газеты читать и быть тупым. Отстать от жизни! Что знали, например, древние греки о нашей жизни? Чего ж мы их цитируем?
- Это не спор,- сказал я,- а передергивание. О чем вы говорили до меня?
- О пчелах,- ответил Кирсеич.- Я говорю, люди специально учатся - и то не рискуют новую породу выводить.
- Продолжим,- сказал я.- Кто первый?
- С какой средней скоростью летит пчела? - спросил Кирсеич.
- Не знаю,- ответил Евланя.
- Один - ноль в пользу Кирсеича. Дальше.
- А на какое расстояние летит пчела?
- Не знаю.
- Два - ноль. Следующий вопрос.
- За каким нектаром пчела полетит за десять километров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16