Все это напоминало психоанализ, только было не столь болезненно. Мне еще не приходилось вести такие разговоры с незнакомым человеком, и было интересно. Занятно, как уклончив бывает язык и иллюзорна мысль.
Номура досадовал. Как он ни подталкивал меня к развязке, я отказывался терять над собой контроль и взрываться в гневе. Напротив, на моем лице застывала задумчивая мина, словно бы я недоумевал не меньше него. У меня честно не получалось по-другому. Когда я начал рисовать абстрактные картины, то передавал на холсте цвета и формы своего внутреннего мира, а не того, что меня окружало.
Для меня вопрос «Почему?» вообще не имел значения. Ничего обстоятельного я сказать не мог, чем вконец измотал журналиста. Не то чтобы у меня не было ответов. Ответы всегда находились – в цвете и форме. Просто Номура, чьим инструментом были слова, не мог извлечь смысла.
– Вы знали, что ваши картины выставляются в галерее? Две последние.
– Те, которые я продал.
Я потягивал виски со льдом. Мне уже доводилось однажды переспать с девушкой, которая теперь сидела рядом. Помню, что она с Филиппин, но ни имени, ни особенностей ее телосложения я не помнил.
– Галерея выставляет картины с разрешения президента Муракавы. Они, конечно, не продаются, но двое из Нью-Йорка ими уже заинтересовались.
Картина, которую я выставил на небольшой нью-йоркской экспозиции, произвела фурор. Я предложил другую работу на более известную выставку, и она завоевала гран-при. Вот так и получились нью-йоркские зацепки.
Поначалу я смотрел на все как будто со стороны, теперь же я радовался, что могу придерживаться избранной манеры. По настоятельной просьбе владельца галереи в Гиндзе я отдал ему на продажу двадцать полотен и с тех пор, с тридцати трех до тридцати шести, жил безбедно. Да и по освобождении я несколько месяцев не знал недостатка в деньгах.
– После убийства о тебе заговорили, но еще раньше ты завоевал внимание публики своей работой. Незачем тебе пресмыкаться перед этим Муракавой. Тебя и в Токио, и в Нью-Йорке с руками оторвут.
– Если, конечно, захочу.
– Я что, в чем-то не прав? Когда мы впервые встретились, ты был занят в основном выпивкой и женщинами. Больше выпивкой. Я все ждал, что ты выберешься из этой грязи и снова засияешь. А ты забился в горы вместо того, чтобы грести деньги лопатой.
– О деньгах я тоже думаю. Моя планка – пятьдесят тысяч, максимум сто. Больше я вообразить не могу.
– Забавный ты.
– Номура, сколько раз ты меня так называл?
– Столь жидкий эпитет из уст писателя… Я, конечно, понимаю, что не с моим опытом опускаться до такого примитивизма. Просто тебе только это слово и подходит. Ну возьми хотя бы сегодня. Самый обыкновенный мужчина среднего возраста: бабы, выпивка.
– Ну хватит уже. Шутка устарела. Уж кем-кем, а забавным я себя не считаю.
– Постоянно это повторяешь. Пустые слова.
– Ты не закончил обо мне писать?
– Вернее было бы сказать, бросил. Пока я не хочу иметь с тобой ничего общего. Вот покажешь готовое полотно – тогда другое дело. Все течет, все меняется – другой вопрос, что это: река, канал или сточная канава.
– Какая наблюдательность. Я даже не пойму, что ты подразумеваешь под «рекой».
– Никак на разговоры за жизнь выводишь?… Тпру, дай передохнуть.
Честно говоря, меня не слишком трогали вопросы Номуры. Три года в тюрьме я был совершенно изолирован от внешнего мира. Моему знакомцу и невдомек было, что он невольно помогает мне расставить точки над «i».
Меня не слишком интересовал внешний мир, а вот мысленный ландшафт пребывал в неизменном движении – так времена года приходят на смену друг другу. Мне оставалось лишь наблюдать за этими переменами.
– Знаешь, а ведь я о тебе думал. Было у меня дело в Маусумото, вот и подумалось: заскочу к тебе. Я так решил, познакомиться с человеком, чьи картины нарасхват, не повредит. Мне-то точно.
Номура засмеялся, запустив пятерню в свои нестриженые волосы.
Я потягивал уже вторую порцию виски со льдом. Перебравшись в хижину, я еще ни разу не засиживался до утра, но бывало, что пил ночи напролет. По ночам нет естественного освещения, а в искусственном свете внутренний ландшафт меркнет.
– Жди, слетятся желающие купить картины. Скорые на рукутипчики.
Уже слетаются. «Скорые на руку» в понимании Но-муры – те, кто умеет делать деньги и знает им цену. Я тоже знавал цену деньгам, до ста тысяч иен. Я бы долго их прогуливал. Стоит только разменять десятитысячную купюру, и деньги текут сквозь пальцы, так что я подольше оттягивал этот миг.
Если бы Нацуэ Косуги попросила продать ей полотно за десять тысяч иен, я бы согласился. Несколько сотен тоже вполне приемлемо, но когда сумма превышает миллион, мозг отказывается это воспринимать.
– В ноябре собираюсь в Нью-Йорк по делам. Тебе что-нибудь нужно? Передать весточку друзьям, узнать, какими слухами земля полнится в мире искусства?
– Не утруждайся. Забавно, что хоть кто-то считает, что из меня выйдет толк. Дело даже не в том, умею ли я махать кистью. Просто у меня слишком личный подход ко всему этому. Только я знаю, как надо. Трудно в моем направлении добиться признания.
– А что вообще такое признание? Контачишь с одним человеком, с другим, с третьим. Узнаешь достаточно людей, вот тебе и популярность.
– Да, если только ты не абстракционист.
– Не знаю, спорить не стану.
– Думаешь, живопись – что книги.
– Есть идиоты, для которых ничего, кроме искусства, не существует. Ты к ним не относишься. Другой уровень, поверь мне.
Я ждал, что Номура еще что-нибудь скажет, но он смолчал. Он и без того извел порядком слов, стараясь охарактеризовать меня и то, чем я занимаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61