Майлс вытянул ноги и полностью погрузился в умиротворение солнечного дня.
— Вас, должно быть, все это утомило до смерти, — внезапно прервала молчание Аннабелла. Она не открыла глаз и говорила, словно обращаясь к небу. — Прекрасный медовый месяц выпал на вашу долю — переносить инвалида из кресла в постель и обратно. Знаете, вы могли бы отправиться на верховую прогулку. — Она помолчала, напряженно сглотнув, словно проталкивая застрявший в горле комок, затем добавила тем же отрешенным тоном: — Вы даже могли бы уехать на время, если вам этого хочется. Обратно в Лондон… или куда-нибудь еще.
— Я могу? — спросил он осторожно.
— Ну конечно. Ведь в конце концов лишь чувство вины и долга удерживает вас рядом со мной.
Она все еще не смотрела на него. Но он пристально наблюдал за женой. На ее лицо, казалось, начали возвращаться краски, и он спросил себя: что так быстро подействовало на ее нежную кожу — солнце или из последних сил сдерживаемые эмоции? Наверняка ей непросто было предложить мужу покинуть ее во время медового месяца. Он не питал особых иллюзий относительно их взаимоотношений и понимал, что мысль о том, чтобы остаться без него, не является для нее чем-то непереносимым. Но здесь рядом с ней нет ни родственников, ни друзей, только слуги. И с ее стороны предложить ему уехать было так же благородно, как и любезно, и это предложение одновременно и тронуло, и шокировало его. Он ожидал от нее чего угодно, но только не этого.
Долг и вина? Разве мог он отрицать это? Он ведь не мог утверждать, что рядом с ней его удерживает любовь или пусть даже дружба. Она бы ни за что ему не поверила. Сказать, что его удерживает беспокойство за ее здоровье, означало сказать правду, но эта правда была слишком холодной и даже жестокой.
— Хорошо же я буду выглядеть, еели оставлю свою жену во время медового месяца лишь потому, что она испытывает недомогание, не так ли? — сказал он беспечно. — И кто же мне поверит, если я это скажу?
Она, казалось, испытала облегчение. Похоже было, что она старается поверить в искренность его слов.
— Я не могу сказать, что не мыслю себя без городской жизни, и я действительно люблю это место. В конце концов, я могу кататься верхом, как вы предлагаете, или совершать пешие прогулки. Огромное удовольствие мне доставляет рыбалка, а форель здесь потрясающая.
Она широко раскрыла глаза и повернулась к нему:
— Форель? В самом деле? Но ведь вы бывший моряк. Я-то думала, что вы, мореплаватели, ловите только китов и дельфинов или что-то вроде того.
Он рассмеялся:
— Китов маловато. А вот из скумбрии и многих других рыб получается отличный обед. Это развлечение не из легких; рыбная ловля в океане зависит от течений, удачи и силы. Но форель! Чтобы поймать ее, от человека требуются хитрость, ловкость и умение. Тому, кто хочет попробовать, необходимо иметь отличные снасти и обладать хорошим броском. Кроме того, надо знать, какая наживка подходит именно в этот день. Столько хлопот, и все для того, чтобы просто-напросто доказать, что ты сообразительнее, чем рыба. Но когда это удается, то обед у вас получается самый восхитительный… даже если рыба от вас ускользнула.
— Да, — вздохнула она, — я понимаю. Если бы только я могла составить вам компанию. Но я едва хожу и уж навряд ли смогла бы пробираться вброд, если бы пришлось. Особой физической силы здесь не требуется, как вы говорите. И все же моей силы недостаточно, чтобы вытянуть даже мелкую рыбешку. — Она вновь оживилась. — Но расскажите мне все об этом, пожалуйста. Здесь водится крупная рыба? Где ваше любимое место ловли: у глубокой заводи или на стремнине ручья? А когда лучше всего ловить форель — на рассвете или на закате? А наживку вы сами готовите или покупаете?
Он рассмеялся:
— Вы — рыбачка? Вы меня поражаете! Хотел бы я знать, кто придумывает вам наряды?
— Не рыбачка, а просто удильщик, если вам угодно, — ответила она и добавила задумчиво: — Я надеваю мальчишескую одежду… то есть раньше я обычно надевала. Я ловила рыбу вместе с отцом, когда была маленькой. Мы отправлялись на рассвете и рыбачили, пока не начинало смеркаться или до тех пор, пока наши усилия не были хоть чем-то вознаграждены. Он заказал для меня специальные сапоги, а когда увидел, во что превратилась моя одежда, когда мне на крючок попалась рыба и я, потянувшись за рыбой, плюхнулась в воду, он позволил мне носить бриджи.
Майлс и вообразить себе не мог, чтобы эта женщина в мальчишеской одежде пробиралась вброд через ледяной ручей, забрасывала удочку и снимала рыбу с крючка. Ни та женщина, которую он знал до болезни, ни та, которую он видел перед собой сейчас.
— И я этим очень гордилась, — произнесла она, подняв голову, словно подслушав его мысли. — Я использовала синюю угриную мушку, это была моя любимая наживка. Действительно, мне не сразу удалось научиться закидывать удочку. Сначала дальше первого раза дело не пошло. Я очень неудачно бросила леску, и крючок впился мне в руку. Его пришлось вырезать, даже шрам остался. Видите? — спросила она, поднимая плотно прилегающий рукав, чтобы подтвердить свои слова.
Она показала на тонкую белую полоску на предплечье, подняла глаза и увидела выражение его лица. Это было больше чем сочувствие — потрясение и печаль. И тогда она поняла, что ее шрамик едва различим среди багрово-желтых синяков и порезов на ее тонкой сине-белой руке. Она торопливо опустила рукав и еще выше подняла голову.
— Думаю, что сейчас ничего страшного, но тогда мне показалось, что с мамой случится удар, — быстро произнесла она. — Мой отец сказал, что это будет знак отличия. Ну конечно, — призналась она, — ему пришлось сказать что-нибудь, чтобы остановить наши с мамой слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94