– Знаешь, коза, это знак судьбы, после стольких лет разлуки случайная встреча. Это рок, фатум, предначертание свыше. Ну что, придешь? – Его всегда мокрые, вывороченные губы выжидательно растянулись в улыбке, бесстыжие глаза по-прежнему были глазами Шлемы-шмаровоза, а тот как-никак с женщинами обращаться умел.
– Ничего не обещаю. – Багрицкая выдернула пальцы из потной ладони Мазеля, незаметно вытерла их об юбку. – А где?
– В Народном доме, завтра в три пополудни. – Соломон порывисто обнял Гесю, тронул губами ее ухо. – Буду ждать у входа. Я тебе чрезвычайно рад.
Элегантным жестом приподнял шляпу и как-то задом, задом мгновенно затерялся в толпе.
«Вот тебе и Шлема-марксист». Геся машинально потерла ладонью ухо и, посмотрев на часы, поспешила на рандеву – княгиня ждать не привыкла, непременно окрысится. Так оно и вышло. Их светлость скучала в сквере в обществе двух хорошеньких, годящихся ей в дочери девиц, надув губы и свирепо сверкая по сторонам глазами цвета морской волны. Моложавая сорокапятилетняя блондинка с немного вздернутым, говорящим о легкомыслии носом, она все еще блистала в обществе изяществом своих форм и в более тесных кругах носила прозвище Облизуха.
– Миль пардон. – Геся с ходу нежно чмокнула ее в щеку, и княгиня сменила гнев на милость:
– Ладно уж, не подлизывайся. Все равно будешь сегодня наказана. Уж я постараюсь.
Она поцеловала Багрицкую в губы, поднялась и кивнула девчонкам. Наняли лихача, заехали в аптеку за кокаином и под шелест дутых шин резво покатили в «Варшавскую» – кутить так кутить.
Следующим днем Геся проснулась поздно, когда солнце уже вовсю светило в окна номера. Убрав со своей груди руку Озеровой, она перевалилась через обнявшихся девчонок и опустила ноги на вытертый гостиничный ковер. В голове звенело, носоглотка после кокаина превратилась в пустыню, а ягодицы жгло словно огнем – княгинюшка постаралась, связала ее и выдрала как сидорову козу. Ох уж эти садистские наслаждения!
Нажав ручку сифона, Геся нацедила сельтерской, с животным каким-то наслаждением напилась и побрела в туалетную комнату. Нет, только полные дуры лакают шампанское под «беляшку»! После прохладной ванны и растирания махровым полотенцем проклятая тьма перед глазами рассеялась, и, запахнувшись в полосатый шелковый халат, Багрицкая звонком вызвала полового.
– Неси-ка, голубчик, осетрины с хреном, огурцов, да чтоб в рассоле. Самовар поставь, чай завари непременно цветочный. – Помолчала, вздохнула тяжело. – И полудюжину «Вдовы», и к ней зернистой со льда.
– Слушаю-с. – Половой, привычный ко всему кудрявый парень, покосился на ширму, из-за которой слышался игривый женский смех, и, глазом не моргнув, выскользнул из номера.
– Солнце мое, как твое седалище? – Скрипнула кровать, и, широко зевая, княгиня Озерова направилась в туалетную комнату. – Сейчас я вернусь и омою твои раны шампанским.
Чертова сука!
Скоро в дверь постучали, и в номер, скользя мягкими подошвами, вбежал половой с подносом.
– Прошу-с.
Привычно накрыл на стол, вытянулся и, изрядно получив на чай, склонил кудрявую башку:
– Гранд мерси-с.
– Хорошенький какой, на девку похож. – Из туалетной комнаты показалась княгиня, она опустилась в плюшевое кресло и, кривясь, налила себе сельтерской. – Эй, вы, засранки, я, что ли, должна шампанское открывать?
Ноздри ее свирепо раздувались, в пьяных глазах застыла муть. Визг на кровати сразу стих, девчонки нагишом выскочили из-за ширмы и принялись хлопотать у стола. Одна была цыганистой, смуглолицей, другая – худенькой, рыжеватой, с очень белой, веснушчатой кожей и несоразмерно большой грудью.
Похмелились, закусили икрой, добавили еще на старые дрожжи, и жизнь начала казаться не такой уж скверной штукой. Повторили, взялись за осетрину, захрустели нежинскими огурчиками, стали пить чай. Потом княгиня принялась омывать Багрицкой раны и, чтоб добро не пропадало, взахлеб слизывала шампанское с Гесиных ягодиц. Девчонки на пару помогали.
Наконец квартет распался.
– Однако. – Их сиятельство взглянула на часы и стала надевать кружевное, густо надушенное белье. – Пора к семье, к детям. И вы, маленькие потаскухи, пошевеливайтесь. – Она строго посмотрела на девиц и как-то странно усмехнулась: – Настоятельница, верно, уже волнуется, так что поспешайте, не огорчайте мамочку. И помолитесь как следует за грехи наши.
Молоденьких девиц посимпатичней княгиня обычно ангажировала в Сурско-Иоаннобогословском женском монастыре за хорошую плату. Оставались довольны все – игуменья Пелагея, истомленные Христовы невесты и сама княгинюшка.
Было уже начало третьего, когда, распрощавшись с подружками, Геся повернула с Измайловского на Обводный и, не спеша, пошла вдоль чугунного ограждения набережной. Голова ее сладко кружилась, тротуар казался палубой сказочного корабля, плывущего по волнам счастья – вверх-вниз, вверх-вниз. На душе царила благостная пустота – никаких желаний. Не хотелось ни еды, ни питья, ни плотской беспокойной суеты, пьяные мысли лениво путались и были невесомы, как кокаиновый порошок.
Прислонившись к перилам ограждения, Геся закурила контрабандную сигаретку и бесцельно остановила взор на мутной воде канала – ехать домой не хотелось. Надоевшая Зинка, скучная Варька – фи! Внезапно из глубин ее памяти, словно пузырьки шампанского, всплыли впечатления вчерашнего дня, она вспомнила едкий запах «Шипра», исходящий от бороды Шлемы Мазеля, странную метаморфозу, приключившуюся с ним, и, особо не раздумывая, махнула рукой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87