Вы только полюбуйтесь на этого «покойничка!» Спит в гробу, скрывается от милиции, а приказывает, что твой шах. Голос властный, взгляд острый, пронизывающий. Обращается с Могильщиком, как со своим рабом.
Свеча погасла, в гробнице стало темно… точно в гробнице. Хорошо, что со мной моя верная подруга — волшебная шапочка, а то не знаю, как бы я себя чувствовал.
— В свертке самса… — пролепетал Могильщик.
— Болван, не мог найти ничего другого. Самса, самса, — каждый день самса! — рявкнул Адыл-баттал. Затем начал есть, чавкая, хлюпая носом; изредка прихлебывал чай прямо из термоса. Адыл-наглец при каждом глотке, видно, открывал и закрывал глаза, в темном углу, где он сидел, вспыхивали два зловещих огонька.
— Рассказывай! — приказал он наконец.
— О чем рассказать, мой благодетель?
— Что в городе происходит?
— Слава аллаху, все в порядке… Но Шарифа еще жива, — сообщил с сожалением Могильщик.
— Подохнет… — заверил Адыл-баттал. — Я ударил ее прямо в сердце. Так, что там еще нового?
— Все те же разговоры, благодетель. С ног сбились — вас разыскивают. Бог сохранит, я думаю, не найдут. Улицы наводнены этими… С красными повязками. Хотят порядок навести.
— Шиш им, а не порядок. Ну, а то наше дело как?
— Плохо, мой благодетель! Боюсь вам даже говорить.
— Как, плохо?!
— Сначала я поехал к старшей вашей жене.
— Ну, ну…
— Я сказал ей, что вы больны и надо приютить вас, пока не наберетесь сил. Услышав сию весть, ваша половина, мой благодетель, казалось, сошла с ума — совсем онемела. Потом аллах вернул ей дар речи и она изрекла слова, недостойные ваших ушей. Имея меня супругой, сказала сия женщина, он каждый год брал новую жену, и так длилось тридцать лет. Опозорил меня перед родными и знакомыми, перед всем белым светом. И теперь, значит, когда провинился и скрывается от властей, я опять понадобилась ему? Нет, пусть идет к тем своим женушкам, которых любил и холил… Не сердитесь, мой благодетель, такова вообще эта женская порода. Ведь из-за этого-то и зарезал ваш раб несчастный свою жену и дочку. Тысячу благодарностей аллаху, что тогда вы повстречались мне и спасли от неминуемого расстрела… Да, черную неблагодарность проявила ваша половина, велела и носа не казать.
— О, ведьма, неужто так и сказала? — Мне показалось впотьмах, что Адыл-убийца вскочил на ноги.
— Именно так, благодетель.
— И ты не зарезал ее, как барана?
— Нет, мой благодетель, не зарезал. Я ведь поклялся, что никогда не возьму в руки нож.
— Ну, а что потом?
— Потом, мой благодетель, точно так, как вы велели, отыскал вашу другую, самую младшую жену. Особняк, который вы построили для нее, она сдала государству. Там сейчас разместился детский сад, где и работает воспитательницей эта ваша самая молодая половина. Поначалу, увидев ее среди детишек, я ошалел, подумав, что все эти сорок отроков — ваши. Потом, когда суть дела прояснилась, я обратился к женщине так, как вы учили сами: «Доченька, я приехал к вам за пятьсот верст, от вашего супруга. Он болен. Примете ли вы его, если приедет, дадите ли ему приют?» После этого ваша женушка — очень горячая особа, оказывается, побежала к телефону вызывать милицию.
— Гадина!
— Простите, мой благодетель! — испугался Могильщик Суфи.
— Не о тебе речь! Рассказывай побыстрее! — заскрипел зубами Аббасов.
— Слава богу, отговорил я ее кое-как. «Не слушайте нашептыванья шайтана, — сказал я. — Это он мутит ваш разум». Тогда она начала лить слезы, — женщина, сами понимаете, — рвать на себе волосы, бить в грудь. Я, мол, несчастная, такая-сякая. Молодость свою погубила, спутавшись со стариком, а что я могла поделать, была молода, всего шестнадцати лет пришла официанткой в его столовую — он и заморочил мне голову…
— Дура!
— Простите?..
— Что потом?
— Потом, мой благодетель, перестала плакать и велела мне немедленно исчезнуть. Не то, пригрозила, и вас передам милиции.
— Денег ты у нее не попросил?
— Попросил, мой благодетель, как же! Но неблагодарная женушка ваша заявила, что все ваши грязные деньги сдала в милицию.
— Ложь!
Адыл-хитрец не на шутку рассвирепел, начал метаться по склепу, пиная и опрокидывая все, что ни попадется: гробы, термос; видно, саданул по животу и Могильщика Суфи.
— Я, я это, благодетель мой! — завопил тот, забиваясь в угол.
Адыл Аббасов бушевал в темноте еще минут десять, потом опустился на краешек гроба, перевел дух. Совсем недавно, когда потушили свечу, я не видел ничего. Теперь, то ли глаза привыкли к темноте, то ли нежелание тоже получить тумака, как Могильщик, сделало зрение зорче, но я уже видел все, что происходило в гробнице.
Адыл-негодяй некоторое время молча глядел в угол, потом налил в кружку остатки чая из разбитого термоса, жадно выпил.
— Дай папиросу.
— Я употребляю насвай, мой благодетель.
— Насыпь. — Аббасов протянул Могильщику ладонь, потом отправил насвай под язык и прошепелявил:
— Не обизяйся, Могильщик, поголячился я.
— Чего мне обижаться, благодетель мой, из-за одного какого-то пинка, — хихикнул Суфи. — Пинки ваши я снесу с удовольствием. Ведь благодаря вам я живой, не то бы давно расстреляли или сгнил в тюрьме.
— Один у меня велный длуг остался, и тот могильщик, — ухмыльнулся Адыл-баттал.
— До самой смерти я ваш верный пес. — Суфи тоже бросил под язык щепотку насвая. — Бог дашт, и на том сфете путу вашим лабом.
Потом они разом выплюнули насвай, растерли ногами, вытерли рукавом рот и продолжали прерванный разговор. Могильщик рассказал, что он побывал также дома у юрисконсульта, которого мы с Аббасовым посетили некогда и который с великой застенчивостью принял от Адыла-лиса золотое кольцо с изумрудным глазком и три мешка муки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83