он пообещал посадить нас на кокандский поезд, как только вернётся. Он сказал, что уезжает в командировку. Однако домой не вернулся ни через день, ни через два. Покончив с кукурузными стеблями, мы вырыли картошку, которая росла за околицей, у пруда. Пора было нам собираться в путь. Погостили – и хватит, надо и честь знать.
Тётушка Колобок дала нам на дорогу семь громаднейших лепёшек, полмешочка курта и жареную утку. Спасибо, тётушка, большое вам спасибо. И за жир вонючий, которым вы нас натирали, и за молоко кипячёное, которым поили дважды в день, и за примочки, которые прикладывали к нашим натруженным ногам, – за всё вам большое спасибо. До свидания. Счастливо вам оставаться.
На станции мы узнали, что дядю сторожа отправили на стройку дороги, что вернётся он лишь дней через пятнадцать.
– Ну, братцы и сестрицы, решайте, куда нам теперь двигать: обратно, в Ташкент, или в кишлак?
– Домой, в кишлак! – хором ответили все.
– Тогда, – повеселел я, – в сторону кишлака Большой Тагоб шаго-ом арш!
Часа через три-четыре мы сделали привал под деревцами дикой джиды, чудом выросшей в безжизненной степи. Когда уже доедали тётушкину утку, Аман вдруг закричал:
– Волк!
Все повскакали с мест, схватились за палки.
– Где волк?
– Во-он, к нам бежит!
– Дурак, это же осёл!
– И нет, ты погляди, какие у него уши! Волк ли, осёл ли, но в нашу сторону быстро приближалось какое-то животное. Когда оно подошло поближе, мы поняли, что это лохматый, зеленоватого цвета осёл. Он смело вступил на нашу стоянку, остановился с таким видом, словно наконец-то нашёл своих хозяев. Осмотрев осла, мы обнаружили, что одна нога у него хромая, а спина вся покрыта белёсыми язвами.
– Ака, так это ведь наш ишак! – запрыгал Аман.
Осёл и вправду очень походил на нашего, того самого, если помните, который покончил самоубийством.
– Нет, это дикий осёл, – высказал своё мнение Усман с видом знатока.
Аман почему-то даже подёргал осла за шерсть. А бедный ишак стоял, покорно опустив голову, то ли не сознавая, что происходит, то ли говоря: делайте со мной что хотите, я в вашем распоряжении.
– Ака, молено я попробую сесть на него верхом? – спросил Аман.
Я подсадил брата на осла, боясь, правда, как бы тот не выкинул какой-либо номер. Но ничего, ишак стоял, низко опустив голову, тихо шевеля ушами.
– А вдруг хозяин появится? – с опаской оглянулся Усман.
Тут на много километров вокруг никто не живёт, – заявили девочки с такой твёрдостью, что спорить с ними было бесполезно.
Мы набросили на спину осла вчетверо сложенное одеяло, взбирались по одному, потом по двое, а напоследок даже по трое – ишак шёл довольно прилично, только слегка хромал и так кивал головой, что едва не доставал ею до земли.
Поверите ли, на другой день к нам пристала и хромая собака.
Спали мы в заброшенном доме. Когда утром собрались в путь, перед нами появилась хмурая, со свалявшейся шерстью, хромающая на заднюю лапу собака. Она как ни в чём не бывало поплелась за нами. Я хотел было отогнать её, но Зулейха остановила меня.
– Пусть идёт, – сказала она. – Может, ей деваться некуда, и нам веселее будет.
Таким образом, мы вдруг стали хозяевами осла и собаки. Эти два существа словно были созданы для того, чтобы передразнивать друг друга. Если осёл хромал на переднюю левую ногу и при ходьбе чуть не доставал мордой земли, то собака хромала на левую заднюю и при каждом шаге приседала.
Где ты, ишачий базар?
Зря мы надеялись, что не сегодня завтра доберёмся до родного кишлака, мечтали на цыпочках войти во двор Парпи-бобо, закричав «вах!», и потом долго смеяться, глядя на испуганного дедушку. Старик со старухой, повстречавшиеся нам по дороге, сказали, что эге-гей сколько нам ещё топать. Шесть станций.
В тот день, кажется, было воскресенье, улицы кишлака, через который мы проходили, были полны народу: кто спешит куда-то с тяжёлым хурджином за плечами, кто-то подгоняет упирающуюся овцу. Старик со старухой, лишившие нас грёз, везли на арбе мешки с луком.
Шесть перегонов… Если каждый из них в тридцать километров, то всего сто восемьдесят километров пути. Легко сказать!.. А тут осень уж на исходе, ночами выпадает иней, заметно похолодало, спать в шалаше невозможно – зуб на зуб не попадает. Через день-другой задуют холодные ветры, пойдёт сыпать хлопьями снег… Вот если бы смогли мы продать своего ослика, купить билеты – нас бы никто не тронул. Об этом мы подумываем уже три дня. Мои-то согласны, да я сам никак не решусь. А вдруг осла продать мы продадим, а билетов не достанем? Тогда опять придётся пешочком топать. Пожитки на себе тащить, Амана с Рабиёй тоже. Нет у нас теперь прежних сил нести их на себе, похожи мы стали на побитые морозом стебли кукурузы, ломкие, хрупкие.
Скотный ряд находился примерно в километре от станции, прямо посреди открытого поля. Продавали здесь и овец, и коров, и лошадей, и верблюдов. Один верблюд, видно, взбесился, всё пытался порвать цепи, которыми был скован.
Прежде чем выводить ослика на продажу, мои младшенькие попрощались с ним. Даже пёс наш тихонько проскулил, будто хотел сказать: «Прощай, мой хромоногий друг!»
Ишаков на базаре было в десять раз больше, чем лошадей. Видно, в этих краях люди ездят только на ослах. Такая торговля идёт – пыль столбом: ослы громаднейшие, с тонкой спиной, с толстыми ногами; гривастые ослы с короткой спиной и длинной головой; ослики совсем недавно объезженные, накрытые любовно вышитыми попонами. Некоторые ослы так разукрашены, бай-бай, любо-дорого глядеть, словно и не на продажу их привели, а на выставку: уздечка усеяна блестящими пистонами, на лбу бусы, на шее треугольные талисманчики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59