Сторож внимательно оглядел меня: вначале босые опухшие ноги, потом отрепья, в которые я был облачён, и лишь затем уставился в лицо. Закусил губу, покачал головой.
– Где сестрёнка?
– Недалеко отсюда, в арыке лежит.
– А ну пошли.
Кроме Дильбар, все мои по-прежнему были на дне арыка. Кто-то спал, кто-то лежал с открытыми глазами. Станционный сторож долго смотрел на них, покачивая головой. Потом осторожно взял на руки Рабию. Мы собрали свои пожитки.
От станции убегала вдаль узенькая дорожка. Пройдя по ней с полкилометра, мы увидели селение с прижатыми к земле пятью-шестью домишками. Вошли в дом с камышовым забором и камышовой же калиткой.
– Арофат! – позвал сторож.
Из внутренней комнаты выкатилась кругленькая, низенькая женщина. Руки её по локоть были в муке.
– О боже ты мой, что случилось? – прошептала она.
– Сиротки… заболели вот, – объяснил сторож. Нас провели в комнату, пол которой был устлан толстым слоем соломы и сверху покрыт цветной кошмой. Сторож вывел из хлева неказистую лошадку, взгромоздился на неё.
– Ты присмотри за ними, я сейчас старика привезу, – наказал он жене.
Как я понял, тётушка Колобок ничего другого говорить не умела, кроме «о боже ты мой!..». Она это твердила и когда укладывала Зулейху с Рабиёй в постель, и когда поила их молоком с мёдом, и когда кормила нас ужином, и даже когда куры набросились на сушившийся во дворе рис. С ушей её свисали громадные жестяные серьги в виде полумесяца, а вся грудь была покрыта позванивающими медяками.
– Хотите ещё молока?
– Налейте, – согласился я.
– Откуда вы?
– Кокандцы.
– О, боже ты мой!..
– Простудились вот в дороге, всю ночь под дождём были.
– О, боже ты мой!..
Тётушка Колобок выскочила из комнаты и через минуту вернулась с небольшим казаном. Поставила казан на очаг, подкинула дров. Комната наполнилась запахом растапливаемого сала. Очень уж запах этот был острый.
– Все вы простывшие, – успокаивала нас тётушка Колобок. – Вон как носами шмыгаете! Сейчас я натру вас барсучьим жиром, за ночь пропотеете, а утром хвори как не бывало!
Потом она намазала нас этим жиром, с головой укрыла несколькими одеялами, сама присела у изголовья, вывалила из квашни тесто на клеёнчатую скатерть и стала лепить громаднейшие лепёшки.
– Как тебя зовут, сынок? – спрашивала она между делом. – Вы все от одних родителей?
– Да.
– О боже ты мой! А где они, родители-то?
– Отец на войне, мать померла.
– О боже ты мой!.. Вы ни о чём не беспокойтесь, дети, мой старик очень любит сироток. Он частенько приводит домой таких, как вы. Всем помогает, слава те господи…
С улицы донеслось ржание коня, голос: «Тпрр-у!» Немного погодя в комнату вошёл сторож, а за ним сухонький русский старичок с бородкой клинышком. Руки у него и голова тряслись без остановки.
– Э, да я вижу, у тебя тут настоящий сиротский приют, – сказал старичок, мешая русские и узбекские слова. Сторож не расслышал.
– Под дождём они остались, – ответил он.
Старичок вначале осмотрел Рабию с Зулейхой, лежавших в отдельной постели в глубине комнаты, измерил температуру. Послушав пульс, покачал головой. Потом приник ухом к груди Рабии, надолго притих.
– Кизимка плоха! – обронил наконец.
– Выживет? – спросил сторож. Старичок ничего не ответил. Покопавшись в чемоданчике, вытащил шприц. Сделал девочкам по уколу, угостил какими-то каплями. Рабия неожиданно открыла глаза и позвала меня:
– Ака, а ака!
Услышав её голосок, старичок обрадовался больше моего.
– Кизимка хороша! – сообщил он ликуя.
Подошла наша очередь. Аман и тут показал свой норов: ни капель не принял, ни укол не дал сделать.
– Не подходите, укушу, – пригрозил старичку, и тот оставил его в покое.
Осмотрев нас, доктор присел рядом, похвалил барсучий жир, которым тётушка Колобок растёрла нас, попросил сторожа пострелять барсуков и на его долю. Взамен обещал достать ему дроби.
– Кокандский поезд, говоришь? – не расслышал его сторож.
– Нет, барсучий жир! – сказал он погромче.
– Пассажир?
– Барсучий жир! – заорал доктор что есть мочи.
– Будут тебе барсуки, если вылечишь их!
– Вылечу, вылечу… – закивал головой старичок. – Кизимка скоро будет бегать как козочка.
Тётушка Колобок принесла в косушках шурпу. Мы никогда в жизни не едали такого странного на вкус супа: сам вроде вкусный, а почему-то отдает болотом. Но всё равно съели шурпу в охотку. Даже Рабия, сидя у меня на коленях, сделала пять-шесть глотков.
Перед уходом старичок доктор опять сделал ей укол.
Девочка так кричала, что сердце моё разрывалось на части…
Хромые чудища, «ниспосланные» Аллахом
Мы жили у сторожа до тех пор, пока Рабия и Зулейха поправились, набрались сил. Чтобы не есть на дармовщину, я старался работать, хотя ноги мои всё ещё кровоточили. Мне помогал Усман. Двор сторожа не подметался, наверное, тысячу лет – мы расчищали его целый день, в хлеву не повернуться: кучи навоза выросли до самого потолка – корова и телёнок прямо утопали в навозе, да и стойло кобылицы оказалось не чище. Я здорово соскучился по такой работе – за три дня всё кругом вычистил. Покончив с этим, принялся за уборку кукурузных стеблей в палисаднике. Я косил, а Усман с Дильбар таскали снопы, укладывали во дворе под навесом. Я до того увлёкся работой, что и не заметил, как ко мне приблизился хозяин, не расслышал, что он сказал. Очнулся, когда он дёрнул меня за плечо:
– Не уставать тебе, говорю!
– Спасибо.
– Я погляжу, ты мастер косить. Хочешь, я тебя усыновлю?
– Спасибо! – прокричал я в ответ. – У меня есть отец! Бог даст, живой вернётся!
Видно, наше трудолюбие здорово понравилось сторожу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59