— Тимоша, скорей мыться и за завтрак! Я тебе кашку сварила!
Она погладила меня по голове и сказала, что поведет на завивку, а я ждал только момента, чтобы меня выпустили погулять в садик, и я там увижу…
Как назло, она долго не отпускала меня. Сначала ей пришло в голову сделать мне педикюр, потом ей показалось, что у меня жар, и она заставила меня поставить градусник. А я старался не глядеть в окно, чтобы не вызвать в ней подозрений.
— А на господина Яйблочко ты не сердись, — говорила спонсорша, перебирая мои кудри, — он бывает груб, но он всегда справедлив. Ты же знаешь, у него в части много организационных проблем, и он не может позволить себе расслабиться. С вами, людьми, все время жди подвоха. Вы как испорченные дети.
— Почему испорченные?
— Потому что норовите сделать гадость исподтишка, потому что не помните добра, потому что лживы… потому что… миллион причин! А ты чего на меня уставился? Наелся — иди погуляй. Но за забор — ни шагу.
Я послушно поклонился Яйблочке и подождал, пока ее зеленая чешуйчатая туша уплывет из кухни. И тут же кинулся в сад. Сердце подсказывало мне, что Инна ждет меня там или выглядывает из своего окошка, чтобы выйти, как только я появлюсь.
Я прошел через газон, присел у бассейна, пощупал ступней воду. Вода была холодной. Я прошел к кустам, что разрослись у изгороди и надежно скрыли бы тех, кто пожелал уединиться от любопытных глаз.
Там было пусто. И пустота эта была насыщена звоном насекомых, щебетом птах и подобными мирными, совсем не городскими звуками. Старшие говорят, что раньше на Земле было не так тихо и красиво, но спонсоры запретили вонючие двигатели и разрушили вредные заводы. Сами они не нуждаются во многих вещах, производимых людьми, и люди тоже быстро отвыкли от таких предметов, как ботинки или печки, даже от одежды, отчего теперь, как мне рассказывали, люди живут только в теплых местах нашей планеты.
— Тим, — сказала Инна, заглядывая в кусты. — Я так и знала, что найду тебя здесь.
— А я специально сюда пришел, — сказал я. Я был счастлив. Но не мог объяснить мое чувство. Оно не было тем чувством, в котором меня так подозревали хозяева. Мне хотелось смотреть на Инну и если дотронуться до нее — то только кончиками пальцев.
— Тебя били? — спросила Инна.
— Вчера, — сказал я. — Из-за тебя.
— Из-за меня? — Глаза у нее были синие, ласковые.
— Они решили, что я слишком… слишком несдержанно себя веду. Что пришло время меня… — и тут язык у меня не повернулся сказать, в чем дело, хотя в этом не было тайны или чего-нибудь необычного — больше трех четвертей мужчин после двадцати лет подвергались ампутации этих органов для их собственного блага и в интересах демографии.
— Не может быть! — догадалась Инна. — Только не это!
— Почему? — вырвалось у меня. Мне хотелось услышать приятный для меня ответ.
Инна отвернулась. Вопрос ей не понравился. Видно, показался циничным.
— Прости, — сказал я. Я почувствовал себя виноватым перед этой девушкой. Я любовался ее профилем — у Инны был короткий нос, который чуть подтягивал к себе верхнюю губу и приоткрывал белые зубки. — Прости, зайчонок.
— Ты дурак, — сказала Инна. — У тебя, наверное, никогда девушки не было.
— Откуда? — согласился я. — Меня ведь щенком взяли, из питомника. Так и живу домашним любимцем. Я другой жизни и не знаю.
— А я помню мою маму! — сказала Инна.
— Не может быть!
Это было так удивительно. Никто не должен знать родителей. Это преступление. Это аморально. Любимец принадлежит тому спонсору, который первым сделал на него заявление.
— Она сама созналась, — прошептала Инна. — Рассказать?
— Конечно, расскажи.
Инна подсела ко мне поближе, так что наши плечи касались. Я положил ладонь ей на коленку, и она не сердилась. Почему, подумал я, она упрекнула меня тем, что у меня не было девушки? Значит, у нее кто-то уже был?
Эта мысль несла в себе горечь, какой мне никогда еще не приходилось испытывать.
— У нас в доме была еще одна любимица, старше меня, — сказала Инна.
— Она меня многому научила. И она мне рассказывала о людях, которые живут на воле.
— Ты об этом не знала?
— Я только знала, что плохо жить не в доме.
В этот момент совсем близко затрещали сучья, затопали тяжелые шаги. Я даже не успел отскочить — отвратительный жабеныш, сынок спонсора Инны, навалился на меня и стал заламывать мне руки.
— Вот чем ты занимаешься! — рычал он.
Я успел увидеть, как он наподдал ножищей в бок Инне, и она отлетела в сторону. Но я был бессилен помочь ей — жабеныш уже тащил меня из кустов, выворачивая руку, и я вопил от боли.
На мой вопль выскочила госпожа Яйблочко.
Она возмущенно заверещала:
— Как ты смеешь! Это не твой любимец! Сейчас же перестань мучить Тимошку!
А жабеныш, не отпуская меня, верещал в ответ:
— А вы посмотрите, вы посмотрите, чем он в кустах занимался! Она у нас еще девочка, она еще невинная, насильник проклятый! Ты от меня живым не уйдешь.
Он наступил мне на живот, и я понял, что еще мгновение, и я погибну
— видно, это почувствовала и моя Яйблочко. И несмотря на пресловутую сдержанность и рассудочность спонсоров, мысль о возможной потере любимца настолько ее разгневала, что она кинулась на жабеныша и принялась безжалостно молотить его зелеными чешуйчатыми лапами. Тот сопротивлялся, но был всего детенышем, да еще детенышем, посмевшим на чужой территории драться с хозяйкой дома, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16