Ничего другого в голову не приходило. Я пошел обратно. Сидевшие старики были так увлечены своими разговорами, что никто не обратил на меня внимания. Похоже, им было все равно, что мы с братом – единственные чуждые элементы в этом пространстве. А может, они об этом и не думали.Сидевшие через проход две маленькие старушки повернулись лицом друг к другу. Обе они были обуты в теннисную обувь очень маленького размера. Время от времени старушки, вытянув ноги, то поднимали их, то опускали. Зачем они это делали, я не понял. Может, просто развлекались. Или разминались перед восхождением. Я переступил так, чтобы их не коснуться, и вернулся к брату на заднюю площадку.Было видно, как он облегченно вздохнул. Держась правой рукой за поручень, а в левой сжимая монеты, он неподвижно ждал моего возвращения. Старики окружали его, словно бледные тени. Но если посмотреть их глазами, тенями выглядели как раз мы с братом, почему-то вдруг пришло мне на ум. С их точки зрения, живыми были они, а мы походили на призраков.– Точно он? – обеспокоенно спросил брат.– Точно, – ответил я. – Я ездил на нем в школу каждый божий день. С чего бы мне ошибаться?После моих слов брат заметно успокоился.Больше я ничего не говорил и, повиснув всем телом на кольцах поручней, разглядывал стариков. Симпатично загорелые, смуглые до загривков и все без исключения – худые. Ни одного толстяка. Большинство мужчин одеты в плотные альпинистские майки, женщины – в простые блузки без украшений.Я понятия не имел, к какой организации они могли принадлежать. Может, это клуб любителей пеших прогулок или пикников? Но они слишком похожи друг на друга, будто их сняли с одной полки некоего стеллажа с образцами и как есть усадили сюда. Схожим было все: выражение лиц и телосложение, манера речи и вкусы в одежде. При этом каждый – самостоятельная личность со своими особенностями, у каждого – свое самосознание. Каждый по-своему бодр, подтянут, загорел, каждый аккуратен и энергичен. Огульно заявлять, будто они все одинаковые, нельзя. Просто всех окутывало что-то единое: общественное положение, способ мышления, образ действий, воспитание, – и все это гармонично сочеталось. И еще это едва различимый ухом шум в салоне. Нельзя сказать, что неприятный, но все же – весьма странный шум.Я хотел спросить у ближайшего ко мне старичка, куда все они едут, но понял, что это любопытство излишне, и передумал. Пусть в возрасте, но старики выглядели вполне прилично, и трудно предположить, что они ошиблись автобусом. Но даже если и ошиблись, маршрут кольцевой – сделает круг, и вернутся на прежнее место. В любом случае разумнее было промолчать.
– Не знаешь, сегодня будет больно? – тревожно спросил брат.– Точно не знаю.– А ты когда-нибудь лечился у лора?Я задумался. Нет, у лора – нет. У разных врачей лечился, но не у лора. Поэтому даже представить себе не мог, как они – эти лоры – лечат.– А тебе раньше бывало больно? – спросил я.– Да нет, – ответил он. – Хотя, конечно, бывает. Когда чистишь ухо или чем-нибудь в него ткнешь. Иногда.– Ну, может, и на этот раз обойдется? Мать твоя говорила, ничего нового делать не будут.Брат вздохнул и посмотрел на меня.– А если и здесь станут делать то же самое, как же я вылечусь?– Не знаю. Разве что случайно.– Ага, само по себе, как пробка, выскочит, да? – воскликнул брат. Я мельком взглянул на него – на сарказм не похоже.– Со сменой врача у тебя поменяется настроение. В таком деле любая мелочь имеет смысл. Рано еще сдаваться.– А я и не сдаюсь.– Но ведь, наверное, все это уже надоело?– Есть немного, – вздохнул он. – Правда, самое жуткое – страх. Не та боль, что сейчас, а страх от мысли, что может стать хуже. Понимаешь?– Понимаю.Держась за поручень правой рукой, он грыз ногти левой.– Я вот что хочу сказать. Представь – кто-то чувствует боль, а я это вижу. Вижу, представляю, как ему больно, и мне становится больно самому. Но боль эта отличается от боли того человека. Не знаю, как это лучше сказать…Я несколько раз кивнул.– Боль – мерка сугубо личная.– Что тебе было больнее всего… раньше?– Мне? – удивленно переспросил я. Представить себе не мог, что кто-то меня об этом спросит. Боль? – В смысле, физическая?– Да, – ответил он. – Ты чувствовал когда-нибудь нестерпимую боль?Держась руками за поручни, я разглядывал пейзаж за окном и думал о боли.Боль?Немного подумав, я поймал себя на мысли, что боль не помню. Конечно, я помнил, что мне бывало больно:упав с велосипеда, сломал себе зуб, собака тяпнула за руку так, что из глаз искры посыпались. Но как мне бывало больно, реально вспомнить не мог. Раскрыв левую ладонь, я попытался найти шрам от укуса, но он бесследно рассосался. Я даже не мог точно сказать, где он был. Время постепенно все уносит за собой.– Не припомню.– Тебе что, не бывало больно?– С годами так или иначе бывает.Брат слегка пожал плечами и опять задумался.– Не хотел бы я накапливать эти самые годы. В смысле, если представить, с какой еще болью предстоит столкнуться в дальнейшем, – сказал он, слегка склонив ко мне левое ухо. Тем временем взгляд его сверлил поручень. Брат чем-то походил на слепого.
Той весной меня преследовали сплошные неприятности. Пришлось по ряду причин уйти из фирмы, где я проработал последние два года. Так я оказался дома. Покончив с делами, собирался сразу же вернуться в Токио и начать поиски новой работы, но за стрижкой газона и ремонтом изгороди в саду многое внезапно опостылело, и я решил с отъездом не торопиться. Хотя сам родной город потерял всякую привлекательность. Я полюбовался пароходами в порту, полной грудью надышался морским ветром, обошел все прежние ресторанчики – и больше мне делать там было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31