Чарм однажды дала всему этому определение:
– Я человек, не уверенный в себе. Это часто бывает с детьми, выросшими в разведенных семьях – я когда-нибудь сниму хороший документальный фильм на эту тему. Мой родной отец таскал нас туда-сюда по всему Восточному побережью, пока мне не исполнилось десять. К тому времени, когда мне было двенадцать, я уже успела поучиться в пяти разных школах. У меня никогда не было постоянной подруги. А затем меня приволокли сюда. У меня нет корней.
– Они у тебя есть, – обычно возражал Уоррен. – Ты имеешь их здесь. Теперь, со мною.
Но на этот раз в спальне, в этом меркнущем свете дня, Уоррен не стал успокаивать ее ни руками, ни с помощью слов. Он больше не знал, как это делается. Чарм ушла в ванную умыть лицо. За это время Уоррен надел свежевыстиранные джинсы, чистую белую рубашку и хлопчатобумажную ветровку. “Обещанья сдержу я и многие мили пройду, перед тем как ко сну отойду”, сказал поэт. Уоррен сел на пол и обулся в свои старые ботинки из воловьей кожи.
Когда Чарм вышла, он повторил:
– Расскажи мне об этом.
– Это не поможет.
Он понял: она имела в виду, что это не поможет ей. В такие минуты слова очень много значат.
– Может быть, это поможет мне, Чарм.
Она задумалась на мгновение, затем снова села на кровать, положив рядом пачку бумажных носовых платков.
Он был адвокатом – по гражданским делам, не по уголовным. Сотрудником большой фирмы. Какой именно? Не имело значения. Он был из Нью-Йорка. Его имя? Это тоже неважно. Несколько месяцев назад он прибыл по делам в их телекомпанию – насчет возможного иска о клевете, он приехал из отеля, чтобы задать Чарм несколько вопросов. У них было свидание, потом ужин.
– Мы понравились друг другу. Он был весел и остроумен. Словом, мы решили стать друзьями. Я никогда не рассказывала тебе об этом, потому что, откровенно говоря, в этот последний год мы с тобою жили совершенно разными жизнями.
– Это не я так решил, – заметил Уоррен.
– Ты намерен спорить и перебивать? Если так…
– Продолжай, Чарм.
Он вернулся в Нью-Йорк, но несколько раз звонил, а затем снова приехал на неделю по делам, связанным с судебным процессом. Он влюбился в нее, как заявила Чарм. Сама она не знала, какие именно чувства к нему испытывает. Должно быть, она тоже была в него влюблена.
– Была или влюблена?
– Я не знаю, что на это ответить.
Влюблена! Уоррену хотелось сказать ей, что это все было обыкновенным сочетанием химии и вожделения, тем, с помощью чего природа обеспечивает воспроизводство человечества. Это было отвратительным трюком природы. Элементы химической формулы нестабильны и заменяемы. Вожделение характеризуется приливами и отливами. Чарм любила его, Уоррена. Они были партнерами, компаньонами. Только это имело материальность, красоту и долговечность.
Но ничто из этих его рассуждений не укладывалось в приемлемые слова. Уоррен попытался сделать так, чтобы все эти мысли отразились в его глазах и передались Чарм, долетели до нее, сидящей сгорбившись на краю кровати.
Ее любовник продолжал названивать ей из Нью-Йорка. Он взял двухнедельный отпуск и в третий раз прилетел сюда. Он разошелся со своей женой в Манхэттене, ожидая окончательного постановления о разводе. У них было трое детей. Он не искал ничего подобного случившемуся с ним, по крайней мере, так скоро после развала его семьи, однако это произошло.
– Трое детей. Господи помилуй! – пробормотал Уоррен.
– Это что, язвительный комментарий?
– Нет, просто с языка сорвалось. И как ты себя чувствуешь в связи со всем этим?
– Я чувствую смущение.
– Могу себе представить. Ну, а как же наш брак?
В нем-то и было все дело, разве не так? Она никогда не завела бы этого романа, если бы ее собственный брак в какой-то своей основе не разочаровал ее. Она утратила веру в Уоррена – он представлялся ей человеком, идущим в никуда, человеком, как она когда-то выразилась, растерявшим свой пыл. Их сексуальная жизнь наладилась, затем снова поблекла. Уоррен не находил с нею контакта; не находил уже целый год, с того времени, как они вместе обращались к психиатру. Что творилось у него внутри, за всей этой внешней скорлупой? Она понятия не имела. Все их вечера проходили в компаниях юристов, и единственной темой бесед было происходящее в суде: бесконечные саркастические замечания по поводу судебных дел, судей, прокуроров, – отвратительные адвокатские сплетни. Вне работы ее жизнь была вялой и скучной. Какой-то незаполненной. Уоррен нагонял на нее скуку. Возможно, делая всю эту чепуху, назначенную судом, надевая белый поварский колпак и готовя свои изысканные блюда, погружаясь после ужина в кресло и рыская по всем сорока восьми телевизионным каналам, Уоррен скучал сам. Во всяком случае он производил именно такое впечатление. Может быть, Чарм больше уже не была влюблена в него.
– “Влюблена” – это иррациональное утверждение. Но ты любишь меня, – упрямо сказал Уоррен. – Это разные вещи.
– Не обращайся со мной, как с девчонкой-подростком. Я понимаю, в чем разница. Да, я действительно люблю тебя. Я за тебя переживаю. А последние несколько лет мне тебя жалко.
Не больше, чем мне самому, подумал Уоррен.
Но это было все не то. Он хотел объяснить это ей, но все слова казались ему претенциозными и глупыми, а нужные не приходили.
– Ты хочешь бросить меня и выйти замуж за этого парня?
– Он оказывает на меня большое давление.
– Это не ответ, Чарм.
– Я сама не знаю, что я хочу сделать.
Уоррен взглянул на свои часы. Было десять минут восьмого.
– Я прошу прощения, – сказал он. – Ты хочешь больше, чем знаешь. Я полагаю, что разочаровал тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134