Ты сама устроила все это дерьмо в Спенсервиле. И так легко теперь не отделаешься.
– И ты тоже.
– Что ты хочешь этим сказать, сука?
Она не ответила.
– Снова ремня захотела?
– Нет.
– Я думаю. Так значит, ты меня не любишь. Ничего, полюбишь. И когда ты в конце концов произнесешь эти слова, то произнесешь их искренне. Абсолютно искренне, от всей души. Ты скажешь: «Клифф, я тебя люблю». Так что, если бы у меня стоял тут детектор лжи, он бы мне подтвердил: ты говоришь святую правду. Но вот что я тебе скажу, голубушка: никакой детектор лжи мне не нужен, потому что, когда придет такой день, я это сам почувствую и ты тоже.
– Никогда он не придет.
– Запомни свои слова. А пока скажи спасибо, что я еще люблю тебя, потому что, если разлюблю, ты станешь трупом, в туже самую минуту. Когда будешь молиться на ночь, помолись о том, чтобы к утру я тебя не разлюбил.
– Я буду молиться о твоей душе, Клифф, и просить Бога, чтобы он тебя простил. О другом не могу.
Эти слова ему не понравились, и он приказал:
– Иди, пристегнись к полу.
Энни повернулась, вышла из кухни, вернулась в большую гостиную и присела на корточки возле кресла-качалки. Бакстер последовал за ней и стал наблюдать, как она продела дужку висячего замка в цепь и во вделанный в пол крюк и защелкнула замок. Энни поплотнее укуталась в одеяло, подвернула его под себя и села.
Бакстер поворошил в огне кочергой, подбросил полено, постоял некоторое время, молча глядя на пламя. Одна из собак опять залаяла, но он как будто даже не обратил на это внимания. Наконец он обернулся, посмотрел на Энни и произнес:
– Я тебе говорил, когда я тебя отдрессирую, ты станешь другим человеком. Тогда тебе даже самой не захочется назад в Спенсервиль. Свыкнись с этой мыслью, голубушка. Отныне будет только так, и не иначе. Ты, я и вот эта компания, – он показал на прикрепленную над камином голову серого лесного волка.
Энни отвернулась и уставилась на огонь. По щеке у нее пробежала слеза.
Бакстер включил стоявшую на столике возле его кресла небольшую лампу, потом выключил торшер, сел, взял охотничий журнал и начал читать. Спустя несколько минут, однако, он поднял голову и проговорил обычным, почти повседневным и спокойным тоном:
– Вот что, однако, я тебе скажу. Если мои ребята изловят и доставят мне того типа, который тебя трахал, или если он сам сюда заявится, то после того, как я с ним разделаюсь, я могу подумать о том, чтобы вернуться к прежней жизни. А до тех пор ты будешь здесь, со мной. Можешь мечтать о его хере, сколько тебе хочется, но больше ты его никогда в жизни не увидишь, разве что только когда я буду скармливать его собакам.
Энни уголком одеяла вытерла с лица слезы.
– Не плачь, голубушка. Я знаю, тебя волнует, что станет со мной дальше, но я, дорогуша, вполне в состоянии позаботиться о себе. Ты ведь сама в этом убедилась, разве не так? – Он рассмеялся и снова взялся за журнал. – Сука.
Энни сидела в качалке, голодная, продрогшая, измученная и избитая, все тело у нее болело. День выдался ужасный, и таких дней у нее впереди будет еще очень много. Она посмотрела на Бакстера, потом закрыла глаза и стала думать о Ките. Она чувствовала частичку его в своем теле и старалась представить, что и сам он тоже сейчас где-то здесь, неподалеку от нее. Энни не забыла, что сказал ей Кит: «Даже если мы будем вынуждены на какое-то время расстаться, знай и запомни: я люблю тебя и сделаю все, чтобы мы снова были вместе…»
– Обещаю.
– Что?
– Ничего.
Клифф снова уткнулся в журнал. Потом сказал:
– А я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты удивишься, но я думаю о том же самом. Я тоже надеюсь, что он придет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Киту тяжело было сидеть и выжидать, но он понимал, что чем позже они начнут, тем больше окажется вероятность застать Клиффа Бакстера врасплох. На стороне нападающего, твердил себе Кит, всегда преимущество в неожиданности, не говоря уже о психологической готовности к нападению. На стороне же обороняющегося то преимущество, что он сам определяет место, где намерен защищаться, и готовит его к обороне, а также, что тоже немаловажно, и преимущества удобного обустройства там. Но именно это последнее очень часто и порождает у обороняющегося ощущение ложной безопасности и самоуспокоенность.
Билли достал из кармана целлофановый пакет и распечатал его.
– Хочешь арахис?
– Нет.
Билли принялся жевать орешки.
– Быть может, собак убивать и не придется, – проговорил он. – Я прикинул, и мне кажется, что можно его достать и с большого расстояния. Надо будет занять позицию на самом краю леса, поднять шум, собаки начнут лаять, он вылезет на эту свою роскошную террасу, а тут мы его и достанем. У нас с тобой есть прицелы, и мы успеем сделать по два-три выстрела каждый, прежде чем он сообразит, что происходит.
– На нем бронежилет.
– Плевать нам на его жилет. Когда вокруг него начнут шлепаться пули, хоть одна его да заденет, даже через жилет. Или попадет ему в руку или ногу. А может быть, и в его безмозглую голову. Что ты об этом думаешь?
– Мне нравится то, что ты начал думать. Ну, хорошо, мы в него попали. Что дальше?
– А дальше, после того как мы в него попали, ты пулей мчишься к дому. Сто ярдов до него и вверх на террасу – это секунд двенадцать-тринадцать. Я тем временем лежу и прикрываю тебя огнем, а если он оторвет жопу от террасы, я ему еще врежу. Если к тому моменту, когда ты очутишься на террасе, от него еще что-то останется, ты перережешь ему горло. После чего подойду я и выпотрошу его. Нет, честно, Кит, я его в самом деле выпотрошу. Слушай, а если хочешь, давай я рвану на террасу, а ты прикрывай меня огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93