Кит убрал письмо в карман и сорвал несколько травинок.
После того как он услышал тогда о ее замужестве, он просто выбросил ее из головы. Это продолжалось около недели, а потом, вопреки тому, что подсказывал ему рассудок, он написал ей коротенькое письмо с поздравлениями и отослал на адрес ее родителей. Она ответила еще более коротким посланием, поблагодарив за поздравления, и попросила никогда больше ей не писать.
Ему – а возможно, и ей тоже – всегда казалось, что когда-нибудь они каким-то образом снова будут вместе. Ни одному из них не удавалось по-настоящему забыть другого. На протяжении шести лет они были близкими друзьями и любовниками, раскрывали друг другу душу, делили и счастливые, и горькие моменты своего взросления, влияли на жизнь и на становление друг друга и даже представить себе не могли, что когда-нибудь расстанутся. Но мир в конце концов вмешался в их судьбы, и последнее письмо Энни ясно говорило о том, что теперь между ними действительно все кончено, навсегда. Однако он так никогда в это и не поверил.
Через несколько месяцев после ее свадьбы – Кит тогда работал уже в Европе – она опять написала ему, извинилась за тон своего предыдущего письма и добавила, что было бы неплохо переписываться, только пусть он лучше пишет на адрес ее сестры, которая жила в соседнем округе.
Он дождался своего возвращения в Штаты и написал ей уже из Вашингтона, не сообщив почти ничего, кроме того, что он вернулся и пробудет около года в Пентагоне. Так началась их переписка, которая продолжалась потом целых двадцать лет: по нескольку писем в год, в которых сообщались какие-то самые важные новости – она писала о рождении своих детей, о последних событиях в Спенсервиле, а он – о переменах своих адресов, о переходе на работу в министерство обороны, о временных назначениях, которые он получал в самые разные уголки земного шара.
Ни в одном письме ни разу не было и намека на что-то большее, чем на старую, становящуюся с годами все более зрелой дружбу; разве что только очень изредка в каком-нибудь письме, которое писалось поздно ночью, проскальзывала строчка-другая, которые можно было бы принять за нечто более серьезное, чем обычное «Привет, как жизнь?». Однажды он написал ей из Италии: «Сегодня вечером я впервые в жизни увидел Колизей и пожалел, что ты его не видишь».
Она ответила: «Я видела его, Кит, когда была в Европе; странно, но у меня тогда возникла точно такая же мысль насчет тебя».
Но письма такого рода случались очень редко, и ни один из них не выходил чересчур далеко за установленные рамки.
Когда у него происходила очередная смена адреса и он сообщал ей новый, какой-нибудь экзотический, она ему обычно писала: «Как я тебе завидую, ты так много ездишь, столько видишь! Мне всегда казалось, что именно у меня будет жизнь, полная приключений, а ты будешь безвыездно сидеть в Спенсервиле».
А он отвечал ей в подобных случаях примерно так: «А я завидую тебе: стабильности твоей жизни, тому, что у тебя есть дети, родной город, есть постоянные друзья и соседи».
Сам он так и не женился, Энни не развелась, Клифф Бакстер не умер – что могло бы оказаться весьма кстати. Жизнь продолжалась, мир двигался куда-то все дальше и дальше.
В 1975 году, когда северовьетнамцы вошли в Сайгон, Кит дослуживал там уже третий срок; ему удалось выбраться на одном из самых последних вертолетов. Уже из Токио он написал Энни: «Я понял, что эта война проиграна, еще пять лет тому назад. Какими же мы все оказались дураками! Кое-кто из моих сотрудников подал в отставку. Я подумываю, не сделать ли и мне то же самое».
Она ответила: «Помнишь, наш колледж играл как-то против Хайленда и проигрывал 36:0 уже к середине игры? Ты тогда вышел на вторую половину и провел лучшую игру в своей жизни, какую я только видела. Мы тогда проиграли, но что осталось у тебя в памяти: счет или сама игра?»
Кит прислушался к запевшему где-то в отдалении, в кустах, соловью, потом посмотрел в сторону фермы Мюллеров. Окна кухни были освещены, по-видимому, семья ужинала. Пожалуй, его жизнь прошла как более интересная игра, подумал Кит, чем жизнь Мюллеров; но те в конце каждого дня собирались все вместе за одним столом. Он искренне тосковал из-за того, что у него не было детей, но каким-то непостижимым образом испытывал счастье при мысли о том, что у Энни они есть. Он прикрыл глаза и стал вслушиваться в ночь.
На протяжении следующих пяти или шести лет после замужества Энни он сам чуть было не женился, и даже дважды: один раз на коллеге, с которой вместе работал в Москве, а другой – на соседке в Джорджтауне. Но оба раза он отказывался от вступления в брак, сознавая, что внутренне не готов к этому. Да в общем-то он понимал, что никогда и не будет готов.
Он решил, что следует оборвать переписку, но не находил в себе сил пойти на такой шаг. Вместо этого он стал отвечать на ее письма спустя несколько месяцев после их получения, и его собственные послания всегда были краткими и суховато-сдержанными.
Она никак не отреагировала на изменившийся тон его писем и на то, что приходить они стали гораздо реже, но продолжала по-прежнему писать ему по две-три странички, заполняя их новостями и изредка какими-то своими воспоминаниями. Но с течением времени и она постепенно начала следовать его примеру, письма от нее тоже становились все более редкими, и к середине 80-х годов их переписка почти заглохла, сжавшись до обмена поздравительными открытками под Рождество или ко дню рождения.
Конечно, время от времени он приезжал в Спенсервиль, но никогда не сообщал ей о своем приезде заранее, рассчитывая всякий раз просто заглянуть к ней;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104