Все его тело, руки, ноги уменьшились в размере каким-то метафизическим образом, известным только тому, кто сам побывал под обстрелом, а ложбина в земле, казалось, стала на несколько драгоценных сантиметров глубже, чем мгновение назад.
Внезапно Мурад испугался, почувствовал себя обманутым, незащищенным, словно оказался на поле. Он тоже нашел в земле крохотное углубление и зарылся в него.
Звуки боя доносились с вершины холма, но здесь, в этом месте, казалось, царила тишина. Хоснер и Мурад выжидали, словно испытывая друг друга. Два ночных прицела. Два глушителя и две превосходных винтовки. Молчаливые, невидимые и смертоносные.
Основной отряд ашбалов отстоял на сотню метров от внешней границы периметра, но несколько групп хорошо подготовленных саперов, способных проникнуть в тыл противника, просочились на позицию непосредственно под брустверами и завалом. Там они и притаились, бессловесные и замерзшие, вооруженные только ножами и пистолетами, обмазанные для маскировки грязью — так они ожидали той минуты, когда основные силы нанесут решающий удар. Будь у них гранаты, торпеды, ранцевые заряды — то есть все то, что положено иметь саперам, — они уже давно посеяли бы панику в рядах израильтян. Но никто и не предполагал, что придется штурмовать холм с целью взять заложников. И потому саперы чувствовали себя обманутыми, не готовыми к атаке и вовлеченными в нее какой-то хитростью или обманом. Они же не какая-то пехота. Они — профессионалы, элита любого пехотного подразделения. А ползти к вражеской линии впереди основного отряда равносильно самоубийству. Им ничего не оставалось, как ждать того момента, когда основные силы перейдут в итоговое наступление. Тогда они прыгнут в окопы израильтян и пустят в ход ножи и пистолеты. Вот если бы только сначала подстраховаться гранатами...
* * *
Добкин прыгнул и пролетел мимо двух изумленных арабов. Они упали и так и лежали — спинами на склоне, зарывшись пятками в оползающую глину и песок. Чуть придя в себя, ашбалы направили свои «АК-47» вниз и открыли огонь. Отдача автоматического оружия оказалась настолько сильной, что люди не удержались на склоне и сползли вниз по переднему скату бруствера, сметая наносы времени и оголяя первоначальную кладку.
Добкин в прямом смысле летел вперед. Он услышал хлопки выстрелов и свист пролетающих мимо пуль. Ноги его наконец коснулись земли, и генерал вновь с силой оттолкнулся и прыгнул. Сапоги задели кусты, раздался треск ломающихся веток. Генерал прыгнул еще раз, словно воздушный акробат на батуте, и вновь взлетел в воздух.
Зеленоватые светящиеся линии преследовали его. Казалось он кувыркается между длинными, мертвенно-бледными пальцами. Это парение в воздухе продолжалось, казалось, целую вечность. Над ним чернело звездное небо древней Месопотамии. А потом вершина холма размытым пятном пронеслась мимо, и ее сменил мерцающий Евфрат. Затем небо и земля снова поменялись местами. Краем глаза Добкин успевал уследить за зелеными фосфоресцирующими полосами, напоминающими лучи смерти в фантастическом кинобоевике, — они подбирались все ближе и ближе, преследуя его, а сухие звуки оружейного стаккато становились все громче по мере того, как к жуткому оркестру присоединялись новые и новые инструменты.
Странно, почему же он не падает, почему парит в воздухе — словно кто-то подвесил его над рекой? И вдруг резкий зеленый огонь ударил опаляющей болью — все вновь приобрело нормальную скорость, словно он только что проснулся, вырвавшись из заколдованного сна.
Добкин услышал всплеск, и мутный Евфрат сомкнулся над ним.
* * *
Хоснер решил не возвращаться на израильские позиции. Место было слишком открытое, и арабский снайпер наверняка уже обнаружил его. Но оттуда, где он лежал, зарывшись в землю, ему никак не удавалось вести эффективный огонь по сторонам — доступной казалась только территория впереди. Прицел невозможно было использовать с достаточной эффективностью, а кроме того, боеприпасы подходили к концу.
Автоматная очередь сбила каблук с его ботинка, и нога непроизвольно, спазматически дернулась. Выругавшись, Хоснер поднял голову. Попытался прицелиться, но снайпер в своей норе оказался невидимкой. Пехотная группа переключилась на нетрассирующую стрельбу и начала стрелять наугад. Хоснер заметил, как напарник снайпера двинулся по склону, очевидно, чтобы доставить точные данные о местонахождении израильтянина. Хоснер, прицелившись, выстрелил, и враг, а это был Сафар, осел на землю, держась рукой за бок.
Мурад нажат на крючок, и Хоснер почувствовал, что его как будто ужалила пчела. Он развернулся в сторону снайпера и выстрелил по его неясному силуэту именно в тот момент, когда тот исчез в норе. Ухо стало теплым и влажным, и Хоснер прижался к стене тесного и неглубокого укрытия. Внезапно вспомнилась Мириам. Все, с него хватит. Хоснер ничего не понимал и в то же время не мог не чувствовать, что ашбалы по обе стороны от него приближаются к вершине. Обернувшись, Хоснер крикнул, пытаясь перекрыть стрельбу:
— Хабер!
Ответа не последовало. Он позвал снова:
— Хабер!
Наоми подняла глаза. Залитая кровью голова Брина все еще лежала у нее на коленях. Девушка вспомнила, что Хоснер был здесь несколько минут назад, но не знала, что же с ним случилось дальше. Услышала, что он зовет ее, но не ответила.
Хоснер сорвал с себя рубаху и обернул ею прибор ночного видения. Перевернул винтовку и схватился за раскаленный глушитель. Поднялся, размахнулся и изо всех сил подбросил винтовку в воздух. Она перелетела через разрушенную сторожевую башню и упала в мягкую пыль недалеко от Наоми Хабер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151