А теперь начались раскопки, как повсюду в Израиле и других районах Ближнего Востока. Каждый раскапываемый холм хранил свидетельства не только тленности результатов человеческого труда, но и такой людской странности, как стремление к саморазрушению. В глазах Хоснера ассоциации с Вавилоном, по которому теперь снова идут евреи, были смехотворны и печальны. То, что они прибыли сюда на сверхзвуковом лайнере, не являлось чем-то существенным. Главное — они находились здесь против своей воли. Суть человека не претерпела больших изменений за тысячи лет. Изменились лишь внешние признаки.
Дойдя до того места, где находился греческий амфитеатр, небольшая группа повернула к Евфрату и двинулась по козьей тропе. Тощий осел щипал вездесущие, белые, как соль, пучки колючек. Легкий ветерок шелестел желто-зелеными листьями одинокой финиковой пальмы. Жара становилась все более гнетущей. Хоснер вспомнил, что на холме запасов питья осталось меньше чем на двадцать четыре часа. Еду можно растянуть на больший срок. Секции алюминиевой обшивки самолета были превращены в резервуары для сбора дождевой воды, но дождь казался здесь таким же нереальным, как снег.
Они шли молча. Добкин проявлял к дороге и археологический, и военный интерес. Остановились на небольшом гребне. Отсюда Хоснер видел холм, на который приземлился «конкорд», примерно в полутора километрах к северу. Верхушка «конкорда» была едва заметна. Холм, или засыпанная землей и песком цитадель, казался отсюда огромным, и становилось понятно, почему ашбалы решили провести переговоры.
На западе находился Евфрат, примерно на пятьсот метров ниже козьей тропы. Хоснер видел нищую деревушку Квейриш на берегу Евфрата, которую теперь можно было разглядеть гораздо лучше. Это была деревня из глинобитных хижин без побелки и каких-либо украшений. Когда подошли ближе, Хоснер увидел женщин, закутанных до глаз в длинные черные покрывала, и мужчин в длинных рубахах и куфьях. Кто-то тихо наигрывал мелодию на струнном инструменте. Козы с шерстью землистого цвета паслись в кустарнике под надзором людей в длиннополой одежде и развевающихся головных платках, что придавало им совершенно библейский вид. Они занимались таким же трудом и в тех же условиях, что и их предки тысячи лет тому назад. Вся эта сцена, как понял Хоснер, едва ли изменилась за четыре-пять тысячелетий. Только жили здесь теперь мусульмане, а не язычники, они больше не держали свиней в загонах, и Вавилона уже не было. Но так или иначе, а жизнь на Евфрате продолжалась и фактически изменилась гораздо меньше, чем русло беспокойной извилистой реки.
Группа свернула с козьей тропы и начала подниматься по большому холму. Они добрались до ступенек из кирпича и продолжили подъем. Затем вышли на плоскую площадку, выступающую из склона холма. Здесь, на каменном постаменте, стоял Вавилонский лев. О нем ничего не было известно: ни время его создания, ни его назначение, — но, вечно угрожая побежденной жертве, он внушал благоговение.
Хаммади заговорил:
— Здесь мы обыщем вас и завяжем глаза.
Хоснер отрицательно мотнул головой:
— Нет.
Хаммади обратился к Добкину:
— Вы же знаете, это обычная военная процедура, принятая во всем мире, когда неприятеля вводят в расположение своих войск. Тут нет ничего унизительного.
Добкин был вынужден согласиться.
Хоснер неохотно подчинился.
Они разделись и были тщательно обысканы. Снова оделись, и тогда им завязали глаза, а затем медленно провели вверх по оставшимся ступенькам. Площадка оказалась более высокой, вероятно, за счет слоя глиняных кирпичей. Они спустились на ряд ступеней, и в воздухе потянуло прохладой. Повязки сняли, но глаза не сразу привыкли к темноте. Хоснер услышал шепот.
— Я Ахмед Риш, — раздался из тени мягкий голос человека, говорившего на вполне сносном иврите. — Какое знаменательное событие — увидеться с Яковом Хоснером... снова. И какая честь встретиться со знаменитым генералом Добкиным.
Хоснер и Добкин хранили молчание. Оба чувствовали, что в тени вдоль стен затаились и другие мужчины. У разрушенного помещения не было крыши, но солнце стояло слишком низко, чтобы проникнуть сюда. Оба медленно огляделись, так как их глаза уже привыкли к сумраку.
Риш снова заговорил:
— Мы находимся в раскопанных развалинах Южного дворца. Тронный зал, где внук Навуходоносора увидел роковую надпись на стене. Вам, конечно, знакома эта история по книге Даниила.
Молчание.
Из темноты вновь раздался голос Риша:
— Я стою там, где находился царский трон, в нише. Если всмотритесь в темноту, то сможете разглядеть сцену пира — золотая и серебряная посуда, захваченная Навуходоносором, когда он покорил Иерусалим, колеблющееся пламя свечей, появление из тени руки, которая начертала на стене слова о судьбе Вавилона. — Он сделал паузу для пущего эффекта. — Одна из историй, которые больше всего нравятся евреям. Поэтому я и привел вас сюда. Специальная экскурсия.
Хоснер и Добкин не ответили.
Риш продолжал:
— К этому помещению, как выяснилось, примыкала огромная печь. Несомненно, та самая печь, в которую Навуходоносор бросил Сидраха, Месаха и Адвенаго. Бог явил чудо, и они остались в живых. Однако не всегда евреев спасали такие чудеса. — Он замолчал, и темное помещение заполнилось шумом людского дыхания. Риш заговорил тихо, едва слышно: — Вавилон — место бесконечной печали для евреев, но также и место чудес. Чем станет он на сей раз, мистер Хоснер?
Хоснер закурил сигарету:
— Ты был очень красноречив, Ахмед Риш. Я буду краток. Чего ты хочешь?
— Какое безумие — посадить такой огромный самолет на тот холм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151