В пикапе была подставка для автоматов, клочья собачьей шерсти на сиденье и пара болотных сапог в кузове.
Я пересек центральную часть базы и через несколько минут был в месте расположения подготовительных пехотных курсов — длинных деревянных казарм времен Второй мировой войны, теперь почти пустых и оттого представляющих мрачное, пугающее зрелище. «Холодная война» кончилась, и армия не то что усыхает, но определенно сокращается. Наибольшие сокращения коснулись боевых сил — пехоты, бронетанковых войск и артиллерии, то есть трех китов, на которых стоит армия. УРП, занятое тем, чем должно заниматься, напротив, постоянно растет.
Много лет назад я, сопляк рядовой, здесь, в Форт-Хадли, окончил пехотное училище, затем был переведен в военно-десантное училище в Форт-Беннинге, расположенном недалеко отсюда. Таким образом, я воздушный десантник, жилистый, жестокий, быстрый на подъем, машина смерти, низвергающаяся с небес, совершенное средство нападения и зачистки. Теперь я малость постарел и потому вполне доволен службой в УРП.
Как ни печально, даже правительственные учреждения и организации вынуждены оправдывать свое существование, и армия в этом смысле успешно осваивает новую роль — наводит порядок в непослушных, стоящих не по ранжиру странах. Правда, я заметил недостаток патриотического духа и стойкости в наших войсках, которые прежде пребывали в твердом убеждении, что они единственные, кто защищает их любимых людей от русской опасности. Они напоминают мне боксера, который много лет готовился к решающему бою и внезапно узнал, что его противник отдал концы. Чувствуешь некоторое облегчение и вместе с тем разочарование и пустоту в том месте, где размещается адреналиновый насос.
Было то время суток, которое в армии называют первым светом. Небо над Джорджией розовело, воздух был густой и влажный. Денек обещал быть сорокаградусным. Я различил запах сырой глины, сосновой хвои и армейского кофе ближайшей столовки, или помещения для приема пищи, как это теперь называется.
Перед старым батальонным штабом я съехал с дороги на травяное поле. Полковник Кент выбрался из служебной машины защитного цвета, я — из своего пикапа.
Кенту около пятидесяти лет, он высок и хорошо сложен, лицо с оспинками, холодные голубые глаза. Держится временами чересчур натянуто, как я уже сказал, не блещет умом, но трудолюбив и неплохо справляется со своими обязанностями. В армии он то же самое, что на гражданке шеф полиции, и ему подчиняется вся военная полиция в Форт-Хадли. В работе Кент строго придерживается уставных требований и правил, и хотя нельзя сказать, что его не любят на базе, но и друзей-приятелей у него нет.
Кент выглядел щегольски в своей форме: белая фуражка, белый ремень с пистолетной кобурой, вычищенные башмаки.
— Я расставил шестерых своих людей на месте преступления. Ничего не тронуто, — сообщил он мне.
— Для начала неплохо.
Мы с Кентом знали друг друга лет десять, и между нами установились добрые деловые отношения, хотя видел я его примерно раз в год, когда профессиональный ветерок заносил меня в Форт-Хадли. Кент старше меня по званию, но я держался с ним запросто и даже давил на него, поскольку руководил следствием. Я видел, как он выступает свидетелем на заседаниях военного трибунала. Кент обладал теми качествами, которых прокурор ожидает от полицейского чина: бесстрастный, организованный, логичный в своих показаниях, и говорил так, что ему верили. И все же было в нем нечто такое, что не укладывалось в привычные рамки, и я не раз чувствовал: обвинение радо поскорее отделаться от него. Может быть, Кент выглядел слишком прямым и бесчувственным формалистом. Когда под трибунал попадает кто-либо из своих, армейских, к обвиняемому всегда испытываешь неизъяснимую симпатию или по крайней мере жалость. А Кент из той породы, которая различает только белое и черное, не признает полутонов, и любой, кто нарушил закон в Форт-Хадли, нанес личное оскорбление полковнику Кенту. Однажды я видел, как он улыбался, когда молодой новобранец, спаливший спьяну заброшенную казарму, получил десять лет за поджог. Но закон есть закон, как ни крути, и такая личность, как Уильям Кент, нашел свою нишу в жизни. Вот почему я был несколько удивлен, когда увидел, что он потрясен происшедшим.
— Вы проинформировали генерала Кемпбелла?
— Нет.
— Пожалуй, вам следует немедленно поехать к нему.
Он неохотно кивнул. Вид у него был расстроенный, из чего я заключил, что он сам побывал на месте преступления.
— Генерал намылит вам шею за то, что не известили его вовремя, — сказал я.
— Я не был убежден, что жертву опознали, пока сам не увидел тело, — объяснил полковник. — Я хочу сказать, что у меня не хватало духу доложить генералу о его дочери...
— Кто первым опознал потерпевшую?
— Сержант Сент-Джон. Он и нашел тело.
— Он знал ее?
— Они оба были на дежурстве.
— Думаю, он не ошибается. А вы знали капитана Кемпбелл, полковник?
— Конечно. Это она.
— Не говоря уже о личных знаках и нашивке с именем на форме.
— Да, но форма, как и все остальное, исчезла.
— Как исчезла?
— Не знаю, кому это понадобилось... форма и...
Ты пытаешься объяснить такие вещи или перебираешь происшествия, запавшие в памяти, и вот, услышав показания и увидев труп, спрашиваешь себя: «Что-то тут не то, но что?» Я спросил Кента:
— А белье?
— Что? А-а... Белье оставлено, — ответил он и добавил: — Обычно убийца берет белье, вы ведь знаете... Странно, очень странно.
— Вы подозреваете сержанта Сент-Джона?
Полковник Кент пожал плечами.
— Это ваша работа — узнать.
— Сент-Джон, святой Джон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142