Не пройдет и семидесяти двух часов, как база будет кишмя кишеть фэбээровцами и чинушами из УРП, жаждущими набрать очки, не говоря уже о журналистской братии, которая собралась, конечно, в Атланте и ломает голову над тем, как попасть оттуда сюда.
— Как мы поступим с этой дрянью из подвала? — спросила Синтия.
— Не знаю. Хорошо, если бы она нам вообще не понадобилась. Пусть полежит несколько дней.
— А если Ярдли найдет эту комнату?
— Пусть он тогда и думает, что делать с этой дрянью.
— В этой дряни, может быть, и скрыт ключ к преступлению.
Я смотрел в боковое стекло на сооружения базы.
— Нет, в той комнате полно компромата, от которого зависит жизнь и карьера многих людей, судьба ее родителей, посмертная репутация Энн.
— Неужели это говорит Пол Бреннер?
— Это говорит кадровый офицер Пол Бреннер, а не сыщик Пол Бреннер.
— Я понимаю. Это правильно.
— Конечно, правильно. Я бы то же самое для тебя сделал.
— Благодарю, но мне нечего скрывать.
— Ты замужем?
— Тебя это не касается.
— Что верно, то верно.
Мы подъехали к официальной резиденции генерала, именуемой Бомон. Это был большой, сложенный из кирпича дом с множеством белых колонн. Стоял он на засаженном деревьями участке в несколько акров на восточном краю военного городка, этакий оазис с магнолиями, величавыми дубами и клумбами посреди армейской простоты.
Бомон — осколок эпохи, которая предшествовала Гражданской войне, родовое гнездо могущественного клана Бомонов, чьи потомки по сей день обретаются в округе. Дом не был подмят сапогами солдат Шермана, шагающих к морю, так как находился в стороне от главного направления марша, но сильно разграблен и порушен мародерами и дезертирами. Местные жители рассказывают, что всех женщин в роде изнасиловали, путеводитель по округу утверждает, что Бомоны бежали на несколько шагов впереди наступающих янки.
Дом был экспроприирован оккупационными войсками и использовался как штабной пункт, потом на каком-то этапе его возвратили законным владельцам, а затем, в 1916 году, продали вместе с плантациями федеральному правительству, которое назвало это место лагерем Хадли. Так дом снова перешел в собственность армии, ближние хлопковые поля стали военным городком, а остальные сто тысяч акров лесистой местности — территорией для учений и маневров.
Трудно установить, какой отпечаток на местное население наложила история, но было понятно, что влияние истории в здешних краях не поддается разумению парнишки из южного Бостона или девчонки с фермы в глубине Айовы. В результате встреча такого человека, как я, с таким человеком, как Ярдли, не становится встречей умов и сердец.
Мы вылезли из машины.
— У меня колени дрожат, — призналась Синтия.
— Прогуляйся по парку. Я один справлюсь.
— Ничего, постараюсь взять себя в руки.
Мы поднялись по ступеням к портику с колоннами, я нажал кнопку звонка. Дверь открыл красивый молодой лейтенант, на его нагрудной карточке значилось имя — Элби. Я сказал:
— Уорент-офицеры Бреннер и Санхилл прибыли к генералу и миссис Кемпбелл по его просьбе.
— Да-да... — Он быстрым взглядом окинул неформальную одежду Синтии и впустил нас. — Я личный помощник генерала. С вами хочет поговорить адъютант генерала, полковник Фаулер.
— Я должен видеть генерала по его просьбе.
— Я знаю, мистер Бреннер. Но сначала поговорите с полковником Фаулером, прошу вас.
Мы с Синтией прошли за ним в просторный передний зал, убранный в стиле и духе тех времен. Подозреваю, что обстановка и вещи здесь не принадлежали первоначально Бомонам, а прикуплены с бору по сосенке у разорившихся плантаторских потомков. Лейтенант Элби провел нас в приемную, почти полупустую, если не считать множества стульев. Образ жизни плантатора, убежден, сильно отличается от современного генерала, но есть между ними и общее — посетители-просители, много посетителей. Торговцев направляли к заднему входу, плантаторов сразу же провожали в гостиную, а посетители, прибывшие по официальному делу, допускались только до этой приемной комнаты вплоть до выяснения их социального положения.
Элби вышел, а мы стоя ждали полковника Фаулера.
— Это тот молодой человек, который ухаживал, по словам полковника Кента, за Энн Кемпбелл. Симпатично выглядит, — сказала Синтия.
— Он выглядит как щенок, который мочится в постели.
Она переменила тему:
— Тебе никогда не хотелось быть генералом?
— Мне бы в своем уорент-офицерском звании удержаться.
Синтия попыталась улыбнуться, но слишком нервничала. Я тоже был не в своей тарелке. Чтобы разрядить напряженность, я выдал старую армейскую хохму:
— Чтобы надеть штаны, генерал сначала поднимает одну ногу, потом другую — как и прочие смертные.
— А я сажусь на кровати и натягиваю штаны на обе ноги одновременно.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Может, мы поговорим с адъютантом и смоемся?
— Нельзя. Он славится учтивостью и может обидеться. Они такие.
— Я больше из-за его жены нервничаю... Мне надо было переодеться.
Зачем я пытаюсь раскусить этих людей?
— Это скажется на его карьере, правда? — сказала Синтия.
— Все зависит от исхода дела. Если мы не найдем преступника и никто не найдет ту комнату и не натащит грязи, для него все обойдется благополучно. Его любят. Но если заварится каша, то придется уйти в отставку.
— Тогда конец его честолюбивым политическим планам...
— А у него есть политические планы?
— Газеты пишут, что есть.
— Пусть пишут. Меня это не касается.
В действительности же это могло коснуться и меня. О генерале Джозефе Лайоне Кемпбелле говорили, что на очередных выборах партия, возможно, выдвинет его кандидатом на пост вице-президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142