— Мистер Холман?Голос у нее был по-детски звонкий и ясный.— Вы собираетесь выполнить то, о чем вас просил Клэй?— Я обещал ему попытаться.— Надеюсь, у вас что-то получится.Она изогнулась и провела обеими руками вдоль своих узких бедер, жест был одновременно и провокационным и саморекламирующим.— Вы сами видите, он смертельно напуган. Она покачала головой.— Никогда бы не поверила, что такое может случиться с Клэем Роулинзом!— “Не знает покоя голова, увенчанная короной”, — переврал я слова Шекспира.— Вы же его друг, мистер Холман, настоящий друг, да, мистер Холман?— Во всяком случае, друг.Она с явной опаской оглянулась на фасад дома.— Он показал вам записку? — шепотом спросила она.— Записку?— В которой было сказано про Энджи? Засунув палец в рот, она его обсосала, как это делают малые дети.— Меня она страшно напугала. Типичное требование выкупа, про которые рассказывают по телевидению. Все слова вырезаны из газет и журналов, затем приклеены к листку бумаги.— О чем там говорится?— Про Энджи и Лумиса, что по его вине она плохо кончит, но ему грозит нечто куда более страшное. Энджи всего лишь начало мести.— Я бы сказал, что в записке маловато смысла.— На Клэя записка произвела большое впечатление.Она снова засунула палец в рот.— По ночам он не спит, а если и задремлет на какое-то время, ему начинают сниться кошмары.— Почему?— Не знаю. Но думаю, кто-то задался целью добраться до Клэя, и он это понимает. А по ночам, мистер Холман, я буквально чувствую эту волну страха, исходящую от него. А для Клэя такое состояние противоестественно.— Знаете ли вы кого-нибудь, ненавидящего его до такой степени, что он мог бы послать такую записку?— Нет.На ее лице промелькнула какая-то болезненная улыбка, которая совершенно не подходила к такому молодому лицу.— Клэй никогда не советовался со своими женами, полагаю, я тоже не буду исключением. Но я не сомневаюсь, что неизвестный люто его ненавидит, потому что Клэй буквально шарахается от собственной тени Почему-то мне кажется, что Клэй знает этого человека или же догадывается, кто это может быть.— Вы с ним разговаривали на эту тему? Она отрицательно покачала головой.— Всякие разговоры о записке запрещены, мы о ней просто не упоминаем. Вы же сами видели, как он прореагировал, переполошился, что я могу рассказать вам о ней.— Как давно он стал выпивать первый стакан виски в десять утра?— Это вовсе не первый, — покачала она головой. — Поднявшись с постели, он пьет скотч вместо апельсинового сока. Глава 2 Я оставил машину на стоянке и прошел четыре квартала пешком, разыскивая дом, названный мне Клэем Роулинзом. Это была одна из тех грязных и темных улочек, где солнечный свет подчеркивает с беспощадной ясностью всякую убогую деталь, начиная от облезлых, давно не крашенных фасадов домов и кончая потерянным тупым выражением лиц обитателей убогих жилищ, которые целыми днями бесцельно бродят, шаркая ногами по тротуарам. Многие жители Лос-Анджелеса почему-то рассказывают сказочные мифы об окраинах своего громадного города, но лично я убежден, что они принимают желаемое за действительность.Восемь маршей деревянной лестницы привели меня на чердак, где жил Харольд Лумис и, по-видимому, дочь Клэя. Я постучал пару раз в дверь, затем изнутри донесся оглушительный крик: “Входите, если вы не за деньгами!"На чердаке имелась застекленная крыша, инкрустированная многочисленными скоплениями грязи, но даже она не могла справиться с калифорнийским солнцем. Комната была длинная, узкая, не правильной формы, и если бы даже опытному математику предложили вычислить ее площадь, бедняга бы помешался.Судя по внешности типа, стоящего перед мольбертом, можно было предположить, что с ним это уже произошло. Он был молод, лет двадцати пяти пожалуй, с фантастической шевелюрой цвета соломы, которая напоминала разворошенную скирду. На носу — очки в немыслимо толстенной оправе, которые увеличивали его водянисто-голубые глаза до размеров двух мелких рыбешек, соединенных вместе черным мостиком, перекинутым через его нос.Итак, передо мной был художник, его холст стоял на мольберте, в руке — кисть. Имелась и натурщица, прилегшая на кушетку, выглядевшую настолько утомленной от долгого служения людям, что я не побоялся бы поспорить на любую сумму, что она в свое время уже была выброшена на свалку. Натурщица — брюнетка лет девятнадцати, но я догадался, с первого взгляда понял, что у них нет друг от друга никаких тайн. Она лежала абсолютно голой на кушетке, голова у нее свешивалась с одного ее края, так что мне почти не было видно лица девушки, но зато ее потрясающее бело-розовое тело можно было рассмотреть в мельчайших подробностях. Небольшие крепкие груди торчали вверх, а плавно изогнутые бедра переходили в длинные стройные ноги. Мельком я обратил внимание на то, что ногти у нее на ногах были покрыты бесцветным перламутром, и, коли такова была жизнь художника, я был готов арендовать ближайший чердак.— Вам не нужны деньги, это мы уже выяснили, — проговорил художник кудахтающим тенорком, — тогда чего же вы хотите, приятель?— Вы Харольд Лумис? — осведомился я, усилием води заставив себя отвести глаза от обнаженной натурщицы.— Я Лумис. Ну и что?— Я слышал о ваших работах, вот и решил зайти взглянуть на все сам.— Эй, Энджи!На этот раз кудахтанье было явно радостным.Он повернулся ко мне:— А кто сообщил вам обо мне, приятель? Могу поспорить, этот проклятый хозяин дома.Натурщица выпрямилась, села на кушетке, бросила на меня равнодушный взгляд. Собственная нагота ее ни капельки не смущала.— Вы хотите сказать, что намереваетесь что-то купить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34