Деревенские во главе с «Клавой» уже заигрывают с компанией волосатика.
– Ну, чо, девахи, в технякум приехали поступать? Давайте… Видал, Валь? Они еще не поступили, а уже гуляють. Из-за нее, проклятой! Из-за мечты!
«Джейн Биркин» смеется.
– Ох и договоришься же ты, что получишь от одной из них по своей мечте!
Я сразу думаю о триппере. Половина таких вот девчонок никуда не поступят, потеряют девственность, если она еще есть. Может, забеременеют, может, триппер подхватят. И поедут они назад в свои деревни к свиньям. Я представляю, как атаманша «Клава» идет по тропиночке с картонным чемоданом в руке. И баба у колодца, завидев ее, орет на всю ивановскую: «Ой, Матвеична! Твоя-то в подоле принесла!» Потому что девка с огромным брюхом. Хотя она как раз, может, и не вернется – нахальная.
Ольгины знакомые мне безразличны. Я и не слушаю, о чем они говорят. Парень с сумкой встает рядом, протягивает шампанское. Я пью, обливаясь.
– Оля говорит, ты поешь хорошо. Может, спела бы… вместо этой. Он кивает на «Клаву», визжащую: «В жизни раз бывает восемнадцать лет!»
Мне неохота петь. А Ольга уже лезет с предложениями, просит ребят хлопать. Она пьяная. Я – нисколько. Даже противно. Это оттого, что я все время про Александра думаю. То, что с ним могло что-нибудь случиться, совершенно отпадает. Он из любой заварухи вылезет. Что же он не позвонил мне? А может, он звонил уже? Звонит. А меня нет. Я гуляю…
Вдоль набережной тут и там поставлены помосты-сцены. На них выступают, с них что-то объявляют. Но народ сам хочет выступать. С одной сцены артиста просто стащили. И тут же мужичок из толпы – по возрасту он больше годится в учителя, чем в выпускники, – вскарабкался на помост, микрофон обеими руками схватил и орет: «Чему нас учит семья и школа?» К нему милиция не равнодушна. Сразу трое подхватывают его за руки, так и не выпускающие микрофон. Он не сопротивляется – на ногах еле стоит.
И только орет в микрофон: «Жизнь сама таких накажет – скажи, Серега!..» Высоцкого поют со всех сторон. Даже глупо как-то. Может, будь он официальным бардом, его бы так и не пели. Всем охота недозволенного.
Возвращаемся мы с Ольгой в пять утра. Вот когда улицы поливают! Ольга идет спать ко мне. Не заглядывая в бабкину комнату, зашатываемся в «мою» и валимся на диван. Ноги гудят и горят, будто печки. Ольга вырубается молниеносно. А я почему-то повторяю про себя стихи Александра Блока, посвященные актрисе Наталье: «И лишь одна я всех тревожу своим огнем крылатых глаз…»
10
– Ольга, я подстричься хочу. Открыто ведь – час дня…
Ольга спросонья плохо соображает, но довольно кивает: «Давай, тебе будет хорошо!»
Я стригусь. Идем в ближайшую парикмахерскую. Рядом с площадью Мира, на Садовую. Конечно, лучше бы к знакомому парикмахеру пойти. Но я ведь сейчас хочу подстричься, немедленно.
В салоне сидят тетки в бигудях. От бигудей отходят провода. Тетки не двигаются. Сидят, как жабы. Раздвинув ноги. Мужики так сидят. А у баб этих ляжки, видно, настолько толстые, что их и не соединить вместе. Не хватало бы еще, чтоб они и пизды свои чесали. Запросто так, как мужики яйца почесывают или поправляют. Не знаю, что они с ними делают, только всегда их руки у собственных половых органов. И ширинки они на ходу застегивают, когда уже из туалета выходят.
Я долго уговариваю мастера не начесывать меня и не заливать литром лака. Мне хочется, чтоб натурально выглядело, распущенно-распушенно. А не как у завучихи или английской королевы. Мои остриженные волосы сметают огромной шваброй в кучу с чужими. Лишиться их стоит три рубля вместе с чаевыми. У выебывающегося пиздюка с Невского это стоило бы в три раза дороже.
Ольга стоит на улице – уже сбегала домой, переоделась. А рядом с ней… моя мамаша. Сейчас начнется. Ольга, жопа, не могла спрятаться от нее. Мать всегда по Садовой на работу ходит. С обеденного перерыва, наверное, идет.
– Да, новый человек. Надеюсь, что во всем. Неплохо.
Мать улыбается, трогает мои волосы. Слава тебе…
– Твой Саша телефон оборвал вчера вечером. Ты и его обманываешь?
– Ой, мама, никого я не обманываю… Хорошо, правда? И он сам виноват.
– Вот ты ему об этом и скажи. «Где она?» – он на меня напал. Я сказала, что, как обычно, не знаю, где ты. Вот он придет днем, и пусть теперь он тебя блюдет, раз меня ты ни в грош не ставишь!
Мать сейчас выше меня – я без каблуков. Да и вообще она высокая – идет на работу, возвышается над прохожими. И не старая она вроде – сорок восемь лет. Какая-то она одинокая, всеми покинутая. А была веселая. Я маленькая совсем была, и мы ездили с ней на выходные к Валентину. Они пилили дрова, мама пела. И мы все ходили в огромных валенках. А Валентин называл нас «Большая и Малая Медведицы».
Самое разумное – это идти домой и ждать Александра. Ольга ноет, солнце светит, моя прическа – атас!.. И мы идем по Садовой в сторону Невского. Некоторые мудаки очень странно проявляют свой восторг. Пройдет какой-нибудь мимо тебя, шепнет «ебаться» – и уж след его простыл. Неужели за такое короткое слово он успевает кайф получить? Бабки в своем репертуаре: «Тунеядки, куда ваши матери смотрят… скоро голыми по улицам ходить будут…» Мы молча проходим и нахально улыбаемся. А какой-нибудь юноша за нас вступится: «Молчи, старая, проходи мимо. Не загораживай прекрасный вид». Мы – прекрасный вид – выплываем на Невский.
Кого можно встретить на Невском недалеко от «Сайгона»? Конечно, Дурака. Он перебегает проспект и, качая головой, подходит.
– Ну, Наташа… Как, ты себе подстригла косы?… Догадываюсь, чье влияние.
– Нам не нужны влияния, мы сами с усами. А что, тебе не нравится?
– Ну, ты о чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61