Все знали, что храмы празднуют возрождение созидательной силы, которая истощилась за долгие месяцы, пока боги оплодотворяли землю. И чтобы они не отвернулись от людей, надо было явить им картину благодарного народа, где никто не умирает от голода или жажды. Таким образом, Нил сохранит свою исконную мощь, черпая ее в том океане, что омывает вселенную.
В самый апогей праздника Кани, верховный жрец Амона, открыл часовню, где покоилось изваяние божества, чье истинное воплощение было недоступно никому. Облаченное в покрывало, оно было помещено в лодку из золоченого дерева, которую несли двадцать четыре жреца с бритыми головами, одетые в длинные льняные одежды. Амон вышел из храма вместе с супругой, Мут, божественной матерью, и сыном Хонсу – тем, кто передвигался по небесному пространству в образе Луны. К храму Луксора двигались две процессии – одна по реке, другая по суше.
Десятки лодок следовали в фарватере огромного, покрытого золотом судна божественной триады, сопровождаемого музыкой тамбуринов, систров и флейт, которые приветствовали его движение в сторону южного, святилища. Пазаир, старший судья царского портика в Мемфисе, присутствовал на церемонии, которая разворачивалась на широком дворе перед храмом Луксора. Здесь все ликовало, а за высокими стенами святилища царили безмолвие и сосредоточенность.
Кани поднес цветы божественной триаде и совершил жертвенное возлияние в ее честь. Ряды придворных расступились, чтобы освободить проход для фараона, и все дружно склонились в поклоне. Врожденное благородство и царственная осанка монарха произвели впечатление на Пазаира: среднего роста, крепкий, нос с горбинкой, широкий лоб, рыжие волосы, спрятанные под голубой короной; не взглянув ни на кого, он шел, не сводя глаз со статуи Амона, воплощения тайны творения, хранителем которой был фараон.
Кани прочел текст, воспевающий многочисленные образы, которые принимал бог, – он мог обернуться ветром, камнем или овном с закрученными рогами, но при этом не сводился ни к одному из перечисленных обличий. Затем верховный жрец удалился, чтобы не мешать царю, в одиночестве переступившему порог храма.
* * *
Пятнадцать тысяч хлебов, две тысячи булочек, сто корзин с сушеным мясом, двести со свежими овощами, семьдесят кувшинов вина, пятьсот – пива и бесчисленное множество фруктов – таков был пир, который фараон давал по случаю праздника Опет. Более сотни искусно составленных букетов украшали столы, сидя за которыми приглашенные восхваляли правление Рамсеса и царящие в Египте порядок и благоденствие.
Пазаир и Нефрет получали поздравления от придворных: судья – за мужество, которое он проявил в деле Кадаша, Нефрет – по поводу недавнего назначения на пост старшего лекаря царства. После того как преступник Кадаш был смещен, члены совета единогласно проголосовали за нее. Никому не хотелось вспоминать о полководце Ашере, до сих пор не найденном, и об убийстве Беранира, объяснения которому тоже не было, так же как и загадочному исчезновению ветеранов из почетной стражи сфинкса. Эти проявления дружеских чувств оставили судью равнодушным; Нефрет, чья красота и обаяние тронули самые черствые сердца, тоже отнеслась к ним спокойно – она не в состоянии была забыть ужас и смятение в глазах девочки, чье сердце и тело были ранены навсегда.
Безопасность на приеме обеспечивал верховный страж Кем. Сопровождаемый своим павианом, он внимательно наблюдал за каждым, кто приближался к судье, и был готов вмешаться в любую минуту, если он сам или Убийца почувствуют необходимость в этом.
– Вас можно назвать четой года, – заявил Денес. – Привлечь к ответственности столь высокопоставленное лицо – это настоящий подвиг, возвышающий наше правосудие; а то, что такая женщина, как Нефрет, отныне возглавляет сообщество лекарей страны, делает ему честь.
– Не надо преувеличивать.
– Вы оба обладаете даром преодолевать обстоятельства.
– Что-то я не вижу здесь госпожи Нанефер, – удивилась Нефрет.
– Она плохо себя чувствует.
– Я желаю ей скорейшего выздоровления.
– Нанефер вам очень признательна за эти знаки внимания. Могу я поговорить с вашим мужем с глазу на глаз?
И Денес увлек судью в беседку, где подавали свежее пиво и виноград.
– Мой друг Кадаш – неплохой человек, но назначение старшим лекарем заставило его потерять голову. Он напился и повел себя неподобающим образом.
– Ни один из присяжных не высказался в его защиту; вы тоже молча проголосовали за смертную казнь.
– Закон суров, но он учитывает такую вещь, как раскаяние.
– Кадаш ничуть не раскаивается.
– Он впал в отчаяние.
– Напротив, он держится самоуверенно и даже угрожает.
– Он и вправду потерял голову.
– Просто он верит, что ему удастся избежать высшей меры наказания.
– Дата приведения приговора в исполнение уже назначена?
– Трибунал визиря отверг апелляцию и утвердил приговор. Через три дня начальник стражи даст приговоренному яд.
– Вы употребили слово «угрожать».
– Кадаш дал понять, что не уйдет в небытие в одиночестве. Он обещал, что перед тем, как выпить смертельный напиток, расскажет мне о своих сообщниках.
– Бедный Кадаш! Быть вознесенным так высоко и упасть так низко… Эта катастрофа вызывает печаль и сожаление, не правда ли? Я прошу вас по возможности облегчить его последние мгновения.
– Кем вовсе не бесчувственный палач.
– Но спасти Кадаша может лишь чудо.
– Можно ли простить такое преступление?
– До скорой встречи, господин судья.
* * *
Нефрет предстала перед членами совета лекарей. Ее противники задали ей тысячу сложных вопросов, в самых разных областях профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110