Затихли вдали мои грустные песни. Теперь государство берет на себя заботу о моем горьком куске хлеба. - Смахнул дурашливую слезу и деловито попросил: - Сергеич, я у тебя веревочкой не разживусь - подпоясаться, а то стыдно в райцентр в таком фрачном виде, без пуговиц, являться.
- Не положена тебе веревочка. Идем.
На крыльце они чуть не столкнулись со старухой Евменовной.
- Андрюша, уезжаешь? Не уезжай - пошептаться мне с тобой нужда, по личному...
Андрей вздохнул. Потихоньку выживающая из ума бабка не давала ему покоя с тех пор, как он стал участковым. То, по ее словам, за ней медведь начнет ухаживать, то она сама затевала развод со своим стариком, то приходила записываться в дружину.
- В приемные часы пошепчемся, - отмахнулся Андрей, запирая двери.
- Да не поздно ли будет? Дело-то уж очень важное.
- Проходи, проходи, гражданка Чашкина, - строгим басом вмешался Тимофей. - Не видишь, Андрей Сергеич задержанного доставляют. А ну как побег из-за тебя совершу. Подведешь участкового. И, глядишь, и тебя посадят за соучастие.
Он сгорбился, заложил руки за спину, хмурясь, пошел к мотоциклу. Бабка соскочила с крыльца, забежала за дом, стала испуганно поглядывать на них из-за угла.
Дружок, усаживаясь в коляску, говорил сочувственно:
- Исчерпали вы ко мне меры, Андрей Сергеич. Сколько же вам хлопот со мной - аж душа мнется. Но и то сказать - ведь вам за эти хлопоты зарплата идет, и обмундирование справляют, и транспорт государственный. Так что, понимай, я вас кормлю, пою и одеваю. Что бы вы без нас делали, чем бы жили? Вы берегите нас...
Когда Андрей вывел машину за околицу, Дружок уже крепко спал, надвинув от солнца кепочку до самого носа, из вежливости шевеля губами, будто продолжая приятный обоим разговор.
У моста Андрей притормозил, пропуская бегущий навстречу редкий в этих краях, дикого какого-то, сумасшедшего цвета "жигуленок"-пикап, словно тянущий за собой дымовую завесу пыли. Опуская щиток шлема, мельком взглянув, увидел небрежно брошенную к седому виску в насмешливом приветствии руку, узкие спокойно-внимательные глаза, длинную сигарету в углу рта и краешком сознания отметил: "Вернусь - надо проверить, кто и зачем".
Разбуженный остановкой Тимофей приподнял мятый козырек кепчонки и спросил, спросонок перепутав слова:
- Мы уже туда или еще обратно?
- Обратно через шесть месяцев будешь добираться, - буркнул Андрей. Своим ходом.
На Дружка ничто не действовало: ни постоянный портрет на черной доске, которую завели по решению правления для пьяниц и прогульщиков, ни штрафы (он все равно их не платил), ни "сутки", ни беседы. Все это он воспринимал со спокойным достоинством, как действительно заслуженное, каялся, беззлобно валял дурака и продолжал пьянствовать. В общем-то, неприятностей от него не было, гулял он смирно, по-своему "дисциплинированно", и, если бы не его загадочные и явно нечистые доходы, Андрей еще мог бы потерпеть. Но пока выхода другого он не видел.
За рекой Тимофей приподнялся в коляске и помахал, прощаясь, кому-то на птицеферме. Андрей молча, не поворачивая головы, снял руку с руля и нажал на его плечо, усаживая на место.
- Спеть, Андрей Сергеевич? Дорожную, а? - и запел дрожащим от тряски голосом какую-то нудную песню, прикусил на ухабе язык и замолчал.
В Дубровниках Андрей остановился у рынка и перебежал на другую сторону, к киоску - не терпелось купить газеты. Возвращаясь, он увидел какую-то местную даму - по-летнему в соломенной шляпке с цветочками и в черных до локтей перчатках, - которая величественно топталась около мотоцикла и что-то выговаривала Тимофею, зло блестя золотыми зубами. Андрей услышал, как тот возмущенно оправдывался:
- Мадам, какие курочки, какие яички? Не видите, что ли, мое положение?
Дама, заметив подходившего милиционера, всполошилась, подхватила с дороги набитые сумки и, стуча каблуками, скрылась в воротах рынка.
- Клиентура? - поинтересовался Андрей.
- Что вы, Андрей Сергеич, как можно? Дама сердца, нежный предмет душевного влечения. Прошу вас, не делайте дальнейших вопросов - это бестактно. И бесполезно.
Андрей подогнал мотоцикл к райотделу, выключил двигатель.
- Все, приехали. Вылезай.
Дружок приподнялся, стал неверными руками торопливо отстегивать фартук, сломал ноготь - и вдруг по-настоящему заплакал. Андрей растерялся.
- Ты что, Тимофей? Ушибся?
Дружок сорвал с головы грязную кепку, уткнулся в нее лицом.
- Вот, дожил, люди добрые. Вот, доигрался, маменька родная.
- Ну ладно тебе, хватит, - попросил Андрей. - Люди кругом.
- Сейчас, Сергеич, справлюсь. Ослабел от водки - чуть что, на слезу тянет.
"Лечить его надо", - с жалостью подумал Андрей.
- А, черт с тобой! Поехали обратно! Сходи вон к колонке, умойся. На кого похож!
Тимофей так же быстро успокоился, только по-детски хлюпал носом:
- Нет, не отпускай меня, участковый, - все равно сорвусь, не выдержу. Я понимаю, ты не со зла, для моей же пользы. Пойдем сдаваться...
Фамилия у него была хорошая - Великий. Да к тому же и звали его Петром Алексеевичем. Знакомясь, он так и представлялся: "Петр Великий". А иногда, если было к месту или возникала необходимость усилить впечатление, которое хотел произвести, добавлял, что у его колыбели, как у одного из героев Жюля Верна, стояли две крестные - фея Приключений и фея Удачи.
Многим, особенно девушкам, нравились его легкие шутки. Нравился он сам: спокойный и уверенный в себе, чуть ироничный и в то же время дружелюбный, много повидавший - "интересный мужчина" с сединой в густых волосах, с твердыми складками вокруг рта, с каким-то нечистым, но влекущим обаянием.
В Синеречье он приехал отдохнуть, "вновь обрести душевное равновесие, утерянное в ратных делах и бурях житейских".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20