Милые молодые люди, как мой Джим, только и мечтают сбежать отсюда в Нью-Йорк. Вы оттуда приехали?
— Я там жила. Но кое-кто из моей семьи жил у вас в городе.
— Вот наши правила, а вот журнал — сказала миссис Харди. — У нас очень хороший тихий отель, никакого шума по ночам, совсем как пансион, только с гостиничным обслуживанием, — женщина кивнула, заполняя журнал. — Хочу предупредить: никакого диско и, извините, никаких мужчин у вас в комнате после одиннадцати.
— Хорошо, — женщина вернула журнал миссис Харди, которая прочитала: «Анна Мостин» и нью-йоркский адрес.
— Чудесно, а то, вы знаете, эти современные девушки… — начала миссис Харди и осеклась, взглянув в спокойные голубые глаза посетительницы.
Первой ее мыслью, почти рефлективной, было: «она же совсем холодная», и сразу потом: «за Джима можно не бояться».
— Анна! Какое красивое старомодное имя.
— Да. Миссис Харди, слегка обескураженная, позвонила в звонок, вызывая сына.
— Я действительно старомодна, — сказала женщина.
— Вы говорите, у вас были родные здесь?
— Да, только очень давно.
— Все равно я должна их знать.
— Не думаю. Здесь жила моя тетя. Ее звали Ева Галли.
Нет, вы не должны ее знать.
(Жена Рики, оставшись в кафе, внезапно всплеснула руками и воскликнула «Старею!». Она вспомнила, на кого похожа эта женщина. Официант, терзающийся сомнениями, стоит ли подавать ей счет после ухода джентльмена, вежливо переспросил: «Что?» «Ничего, болван! — отрезала она. — Стойте! Дайте сюда счет».)
Джим Харди глазел на нее всю дорогу, пока нес ее чемодан и открывал дверь ее номера. Наконец он решился заговорить:
— Надеюсь, вы останетесь у нас подольше.
— Я думала, что ты ненавидишь Милберн. Твоя мать так говорила.
— Пока вы здесь, нет, — и он одарил ее взглядом, бросившим прошлым вечером Пенни Дрэгер на сиденье его машины.
— Почему это?
о, — он не знал, что сказать, после того, как она проигнорировала его взгляд. — Вы знаете.
— Разве?
— Я просто хочу сказать, что вы чертовски красивая, вот и все. У вас есть стиль. Мне очень нравятся стильные женщины.
— Неужели?
— Да, — он кивнул. Он не мог ее понять. Если бы она была недотрогой, она бы оборвала его с самого начала. Но она не проявляла к нему никакого интереса. Потом она сняла пальто, на что он слабо надеялся. В области груди она была не очень, но ноги хорошие. Внезапно ее безразличие возбудило его — это была чистая, холодная чувственность, накатившая на него волной, ничуть не напоминающая то, что он испытывал с Пенни Дрэгер и другими девушками, с которыми он спал.
— О, — сказал он, тщетно надеясь, что она все же выставит его. — Вы приехали сюда работать? Может быть, вы с телевидения?
— Нет.
— Ну ладно, я пойду. Может, зайду еще поговорить, если позволите. Или помочь чего.
Она села на кровать и протянула руку. Он нерешительно подошел. В руку его опустилась свернутая долларовая бумажка.
— Знаешь, — сказала она, — по-моему, ты не должен на работе носить джинсы. Выглядишь разгильдяем.
Он взял доллар и выскочил вон, даже не сказав «спасибо».
(«Анна-Вероника Мур, — подумала Стелла, — вот кого она мне напоминает. Ту актрису в доме у Джона, когда умер Эдвард. Почему я о ней вспомнила? Я видела ее тогда недолго, и эта девушка вовсе на нее не похожа».)
Глава 4
— Нет, — продолжал Сирс, — я не отказался от мысли помочь Фенни Бэйту. Я считал, что испорченных детей не бывает, что его сделали таким плохое воспитание и убогая жизнь. На следующий день я приступил к его перевоспитанию и в обед попросил остаться со мной.
Другие дети вышли, оживленно переговариваясь — по-моему, они думали, что я его все-таки выпорю, — и тут я заметил, что в темном углу прячется его сестра.
«Я не трону его, Констанция, — сказал я. — Иди и ты сюда, если хочешь». Бедные дети! Я до сих пор вижу их, оборванных и напуганных. Они сжались на стульях, а я стал рассказывать все, что знал об открытиях: про Колумба, Кортеса и Нансена. Но на Фенни это не произвело никакого впечатления. Он знал, что мир кончается в ста милях от Четырех Развилок и что все люди живут в этом круге. «Кто сказал тебе такую глупость, Фенни? — спросил я, но он опять покачают головой. — Это родители?»
Констанция хихикнула совсем невесело. Я вздрогнул от этого ее смешка — он вызывал мысль о почти животном существовании. Конечно, так оно и было; но потом все оказалось гораздо хуже, гораздо страшнее.
Но тогда я в отчаянии вскинул руки и девочка, похоже, подумала, что я хочу ее ударить, и торопливо воскликнула: «Это Грегори!»
Фенни бросил на нее быстрый взгляд, и могу поклясться, что никогда не видел такого испуга. В следующий момент он вскочил и выбежал из класса. Я звал его обратно, но он без оглядки убежал прямо в лес. Девочка осталась в классе, но она тоже выглядела испуганной: «Кто такой Грегори, Констанция? — спросил я. — Уж не тот ли это человек, что крутится около школы? С такими вот волосами?» Едва я изобразил над головой спутанные волосы, как она вскочила и убежала так же быстро, как ее брат.
Но в тот день другие ученики признали меня. Они решили, что я побил обоих и таким образом восстановил справедливость. Вечером я был вознагражден если не большей порцией картошки, то во всяком случае одобрительной улыбкой Софронии Мэзер. Должно быть, Этель Бердвуд сказала матери, что из нового учителя выйдет толк.
Фенни и Констанция не приходили в школу два дня. Я винил себя в том, что вел себя с ними неосторожно, и во время перемены от волнения ходил взад-вперед по двору. Дети смотрели на меня, как на лунатика. Потом я услышал то, что заставило меня повернуться и подойти к группе старших девочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18