Холод и
тишина. В пустоте унылый переменчивый ветер гоняет туда-сюда прах
погибшего мира. Перенесет, рассыплет, опять перенесет. Все в этом мире
вырвано с корнем, зависло в безжизненно-сером воздухе, все держится на
одном дыхании, коротком и слабом. Почему мое сердце не из камня?
Проснулся и наблюдал за наступлением серого дня. Медленного,
туманного. Поднялся, пока мальчик спал, надел ботинки и, закутавшись в
одеяло, пошел между деревьями. Спустился в расщелину в скале и там
присел, скорчившись, долго, непрерывно кашляя. Потом сел прямо на
пепел. Поднял голову навстречу сумрачному дню. Прошептал: "Ты там?
Когда мы наконец встретимся? У тебя есть горло, чтоб я мог тебя
задушить? У тебя есть сердце? А душа? Будь ты проклят! О Боже, -
прошептал он. - О Боже".
Город они пересекли на следующий день пополудни. Револьвер, чтобы
был под рукой, он положил поверх свернутого полиэтилена в тележке.
Мальчика не отпускал от себя ни на шаг. Город был почти полностью
сожжен. Никаких признаков жизни. Машины на дороге засыпаны пеплом, все
покрыто толстым слоем сажи и пыли. Окаменевшие следы в засохшей глине.
Труп в дверях - сухой как пергамент. С застывшей гримасой. Он притянул
к себе мальчика:
- Все, что ты сейчас запомнишь, останется с тобой навсегда.
Хорошенько об этом подумай.
- Но что-то иногда забывается?
- Да, ты забудешь то, что хочешь помнить, и будешь помнить то, что
хотел бы забыть.
В миле от фермы его дяди лежало озеро, куда они осенью вдвоем
отправлялись за дровами. Он сидит на корме лодки, опустив руку по
запястье в холодную волну, а дядя гребет. Дядины ноги в детских черных
ботинках упираются в перекладины. Соломенная шляпа. Трубка из
кукурузного початка в зубах, тонкая струйка слюны в уголке губ. Дядя
оборачивается, чтобы разглядеть дальний берег, поднимает над водой
весла, вынимает трубку изо рта и тыльной стороной ладони вытирает
подбородок. Березы подступают к воде, их белоснежные стволы резко
выделяются на фоне темного ельника. По краю озера сплошь потемневшие
от времени и непогоды вывернутые пни, все, что осталось от поваленных
когда-то ураганом деревьев. Сами деревья давным-давно распилены на
дрова и вывезены. Дядя разворачивает лодку, складывает весла, лодку
несет течением по мелководью, пока днище не начинает скрести по песку.
Дохлый окунь покачивается вверх брюхом в прозрачной воде. Желтые
листья. Они оставляют ботинки на прогретых крашеных досках кормы,
вытаскивают лодку на берег и бросают якорь. Их якорь - заполненная
цементом железная банка из-под топленого сала с крюком посередине.
Идут вдоль берега, дядя рассматривает пни, попыхивает трубкой, на
плече у него - свернутая кольцом грубая пеньковая веревка. Находит
подходящий пень. Они его переворачивают и, держа за корни, волокут к
воде. Завернутые по колено штаны все равно промокают. Привязывают
веревку к поперечине на корме и плывут через озеро; пень медленно
тащится за лодкой. Темнеет. Только и слышно, что размеренный скрип
уключин. Темное зеркало озера и отблески света, загорающегося в домах
на берегу. Звук радио где-то вдалеке. Плывут, не произнося ни слова.
Идеальный день. Из детства. Один из тысячи.
Много недель они упорно двигались на юг. Одни. Гористая суровая
местность. Дома из алюминия. Временами сквозь редкую поросль удавалось
разглядеть отрезки хайвея внизу. Становилось все холоднее. Стоя в
ущелье высоко в горах, они смотрели вперед, туда, где у подножия
хребта, насколько было видно, лежала выгоревшая дотла страна.
Почерневшие массивы скал среди гор пепла, волны пепла, устремляющиеся
вверх и летящие над пустыней. След тусклого солнца, неприметно
скользящего в полумраке.
Долго преодолевали этот неприветливый край. Мальчик нашел цветные
карандаши и нарисовал на маске клыки. Ни разу не пожаловался, хотя еле
передвигал ноги. Одно из передних колесиков тележки расшаталось. Что
делать? Ничего. Огонь выжег землю, про костер можно было забыть,
наступили долгие темные холодные ночи - таких еще не бывало. Холод, от
которого трескаются камни. Который отнимает жизнь. По ночам прижимал к
себе дрожащего ребенка и в темноте считал каждый его слабый вдох и
выдох.
Его разбудили далекие раскаты грома. Сел. Слабые вспышки
непонятного происхождения в пелене перемешанного с сажей дождя. Повыше
натянул полиэтилен и долго лежал прислушиваясь. Если они промокнут,
просушиться будет негде, и их, скорее всего, ждет смерть.
Ночами он просыпался в непроницаемой темноте. В темноте, от
которой болели уши, так напряженно он вслушивался. Довольно часто
приходилось вставать. Никаких звуков, кроме свиста ветра в голых
обугленныx деревьях. Он поднимался и, пошатываясь, стоял в холодном
безумном мраке, расставив для равновесия руки, прислушиваясь к
командам, которые мозг давал телу. Все по заведенному порядку:
держаться прямо, не падать, даже если пошатнешься. Широко шагая
навстречу пустоте, считал в уме шаги, прежде чем повернуть назад.
Глаза закрыты, руки загребают в воздухе. Выпрямился - навстречу чему?
Чему-то беззымянному в ночи, прародительнице всего живого, а может,
самой утробе земли. По сравнению с ней и он, и звезды просто песчинки.
Как огромный маятник качается в такт с движением вселенной, о
существовании которой даже и не подозревает. А вселенная тем не менее
существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9