Не пробыв в доме и дня, он успел убедиться, что Мелани вознамерилась обольстить его хозяина.
Придя к такому выводу, доблестный слуга позаботился запереть дверь комнаты, смежной с хозяйской гардеробной, задолго до того, как туда явился Люсьен, чтобы раздеться на ночь. Хоукинс также поставил хозяина в известность, что, коль скоро у него нет желания спать в отведенной для остальной мужской прислуги общей спальне — особенно памятуя о том, что некогда он имел собственную комнату на первом этаже, — он приказал поставить раскладную койку в этой самой гардеробной.
— Стало быть, ты станешь моей дуэньей, неусыпным стражем моей непорочности, — заметил Люсьен, сидя на краю высокой кровати, пока Хоукинс расшнуровывал ему туфли. — Ты не находишь кое-что странным, Хоукинс? Похоже, мне придется в тебе разочароваться.
— Разочароваться, сэр? — переспросил Хоукинс, поднимаясь на ноги и отдуваясь от усилий, которые ему пришлось приложить, стаскивая узкие туфли с ног хозяина.
Люсьен встал и принялся снимать панталоны. Он уже давно установил рамки, за которые не должна была заходить помощь Хоукинса во время его туалета.
— Да, видишь ли, я, честно говоря, надеялся, что ты ляжешь на коврике у порога, сунув под голову бомбарду вместо подушки. А ты, приятель, лелеешь свою старость и позволяешь себе расслабиться на раскладной койке.
Рубашка и нижнее белье были сняты и отданы Хоукинсу, и Люсьен остался совершенно нагим, ничуть не смущаясь этого, с одной лишь миниатюрой Кристофа Севилла на шее.
— Ну а теперь, если ты не против, я отправлюсь в свою койку, пока не хлопнулся в обморок от усталости. Как-никак, а денек выдался утомительным.
Проведя беспокойную, бессонную ночь, Люсьен вскочил ни свет ни заря и приказал Хоукинсу приготовить для него ванну и проследить за тем, чтобы через полчаса ему подали к крыльцу оседланную лошадь.
Ему необходимо было выбраться из Тремэйн-Корта хотя бы на время, пока он не задохнулся. Гость в этом незнакомом и в тоже время таком знакомом особняке, бывшем когда-то его родным домом, он был лишен даже утешения оказаться в своей прежней спальне. Истерзанный навалившимися на него воспоминаниями и новой реальностью, он едва дождался утра, грезя о высокой женщине с немигающим взором серых глаз, и неохотно уступившими ему губами, обещавшими если не спасение, то хотя бы мимолетное забытье, — и к черту все подробности о роли кормилицы Нодди!
Вскочив верхом на Калибана, угольно-черного, широкогрудого норовистого жеребца, чей грозный вид, злобный нрав и поразительная скорость бега уже успели прославиться на прошлом майском фестивале, Люсьену пришлось полностью сконцентрироваться на укрощении этого животного, явно имевшего свое собственное мнение по поводу цели их прогулки.
Через четверть часа, избавившись от заблуждений, Калибан пошел уже более или менее размеренным галопом, с шумом выпуская из ноздрей огромные клубы пара. Люсьен заметил, что слева появился всадник, который нелепо размахивал руками, пытаясь привлечь к себе его взгляд.
Люсьен мельком отметил, что всадник ловко держится в седле, а его серый в яблоках, идеально вычищенный мерин словно бы плывет над землей поверх полосы тумана.
— Бонжур, мсье! Восхитительный денек для прогулки, oui? — завопил еще издали стремительно приближавшийся незнакомец, срывая с головы шляпу и останавливая своего мерина вплотную к Люсьену. — Боже мой! Наверное, у вас самая огромная и страшная лошадь на свете! — Он сорвал перчатку и протянул руку: — Я — граф де ла Крукс, Гай де ла Крукс, если только это правда и ужасный корсиканец уничтожен — стало быть, мой титул снова имеет значение и смысл, и да будет на то воля Святой Девы. Но это все неважно. Даже если я просто мсье де ла Крукс, это все равно звучит в десять раз приятнее, чем гражданин де ла Крукс, не так ли? Кто знает, если вам будет угодно еще на какое-то время задержаться в этой ужасающе скучной местности, может быть, вы будете звать меня просто Гай, так как я устал от множества формальностей с тех пор, как нахожусь на вашем милом острове. У меня, видите ли, имеется взятый в аренду совершенно очаровательный коттедж не далее чем в двух милях отсюда. А вас, мсье, зовут…
— Тремэйн. Люсьен Тремэйн, — сказал Люсьен, отвечая на пожатие графа, но не снимая при этом перчатки.
Он присмотрелся к этому человеку и пришел к выводу, что тот по крайней мере на фут ниже него, но при этом хорошо сложен и наверняка довольно силен — несмотря на проседь в темно-каштановых волосах, говорившую о том, что граф разменял по меньшей мере четвертый десяток. Одет он был безупречно, его костюм для верховой езды был превосходен, и в глаза бросалась лишь черная повязка на лице, закрывавшая левый глаз — или то, что от него оставалось. Правда, он носил ее так, словно это было единственное украшение, достойное такого мужчины, как он.
Люсьен улыбнулся. Его развеселила столь горячая общительность графа. Обращаясь к открытому сине-зеленому глазу, он сказал:
— А если вы обещаете мне не делать попыток кастрировать моего милого жеребчика, сэр, то я, может быть, позволю сам обращаться ко мне «мистер Тремэйн». С другой стороны, это обращение мы смогли бы заменить и на «Люсьен», помня о том, что находимся здесь в достаточном удалении от столицы и светских условностей.
Француз буквально взорвался хохотом, от которого с ближайшего дерева испуганно сорвалась стайка птиц.
— Вы, англичане, такие лошадники, так любите эту лошадиную плоть! Итак, пожалуйста, Люсьен, — да позволено мне будет заметить, прекрасное французское имя — разъясните мне, не имеете ли вы отношения к Тремэйн-Корту и даже, паче чаяния, к прекрасной миссис Тремэйн?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128