Эмбра. Или «самка» в дословном переводе, Лора будет сражаться, как и умеют сражаться только самки, – пока последняя капля прогорклого молока не вытечет из сосцов, не смешается с кровью и землей, – не суйся, милый, эти прямые волосы, этот прямой лоб не для тебя. Сука. Пошла ты, сука!..
– Привет, Макс. – Скорпионьи хвосты ободряюще подрагивают, что может означать одно: выбора у нас с Лорой нет, умрем мы дважды или трижды в промежутках между щелканьем кастаньет – выбор всегда останется за девушкой.
– Так вы знакомы? – На Лору жалко смотреть.
– Почти. Я – Тинатин.
Тинатин. Вот как, вот оно что. Имя обдувает меня подобно легкому ветерку, слишком легкому, слишком непостоянному, неизвестно, какие запахи он принесет, чем обернется через минуту. Тинатин. Ти-на-тин. Не об этом ли имени я мечтал, не его ли выдувал из бутылочных горлышек еще в детстве? Я готов поверить – именно его. Я почти верю. О чем-то сходном думает и Лора, хотя вряд ли в ее детстве были бутылочные горлышки. Старинный фарфор – немецкий, китайский, – скорее всего, куклы тоже были фарфоровыми и разбивались со звоном – ти-на-тин.
– Тинатин. Можно – Тина.
– Тина, – шепчет Лора.
– Тина, – шепчу я.
– Здесь скучно, – шепчет Тинатин.
– Можно продолжить вечер в каком-нибудь другом месте. Повеселее.
Лора, конечно же, предложение исходит от Лоры, еще один – победный – удар эмбры, мне нечего противопоставить ресторанному критику «Полного дзэна». На Ким Ки-Дука Тинатин не клюнет, география смерти и анатомический театр любви уж точно не для нее.
– Хорошая идея. Правда, Макс?..
На Лору жалко смотреть. Я и не смотрю, я смотрю только на Тинатин. И Лора, на которую жалко смотреть, тоже смотрит на Тинатин. Нам и раньше случалось лезть под платье одним и тем же цыпочкам, но сегодня – сейчас – все по-другому, до платья Тинатин не добраться, руки у нас коротки; руки коротки, а лестничный пролет длинен. Она – вверху, и по-прежнему в своих вросших в кожу очках, мы с Лорой – внизу, и керамические наши сердца, пригодные разве что для тушения сигарет с мундштуком и без, – керамические наши сердца разбиты.
Не спутать бы осколки.
Не спутать бы; иероглифы, образующие имя постыдной тайны Хайяо, мне ни к чему. Латинские имена карабинеров из аэропорта во Франкфурте – тоже, возможно, и сама Лора не удосужилась их узнать: безличный секс, который она время от времени практикует, предполагает отсутствие имен. Безличный секс, который время от времени практикую и я, предполагает наличие одной-единственной фразы: «Ты прелесть, о-о!..». Когда-то давно я нашел ее в кармане своего папаши, куда регулярно лазал за мелочью, ничего другого там не водилось – жалкая мелочь, жалкие, сбившиеся в кучу волосы на затылке, сам затылок – не менее жалкий, никакого сравнения с куклами Лоры – немецкими, китайскими… «Ты прелесть, о-о!..» – и как только моему папаше удавалось раскрутить на минет всех своих баб? И кто только не перебывал у него в паху, теперь мне кажется, что и черножопая джазистка Викки Андерсон там отметилась, и Си-Си Кетч слегка подпортила там свой феерический причесон «бананарама», а Моника Левински не попала в общий список исключительно по малолетству. Хотя папаша пользовал и нимфеток – с бледными ногами, бледными волосами и болячками над верхней губой.
Лоры среди них не было.
Но я легко мог бы ее представить – рядом с папашей, в дальнем углу кухни, у мутного окна, среди жестянок из-под халвы, набитых мокрыми окурками. Не эту Лору, на которую теперь жалко смотреть, а ту, которую я знал еще полчаса назад – высоколобую тварь с запахом болгарского лечо в подмышечных впадинах; с роллами из морепродуктов на запястьях, их культурологическая ценность равна культурологической ценности Акрополя; с корейской лапшой куксу, вплетенной в волосы, – повесить ее остатки на уши нашим зажравшимся тамагочи святое дело.
Лора, что с тобой случилось, Лора?..
То же, что и с тобой, милый, сказала бы Лора, если бы могла прочесть сейчас мои мысли. Если бы – но ей не до меня. Я и сам далек от сантиментов припортовых кабаков, окажись мы там – я первый разбил бы Лорино лицо о край раковины в сортире – или как там еще избавляются от конкурентов? Перетягивают шею шнурками под гаражный рок-н-ролл, суют перо в ребра под фолк-хреновину, выдавливают глазные яблоки под Билли Айдола.
Billy Idol. «Sweet Sixteen».
Что она делала в свои сладкие шестнадцать, сладкая девочка? Не Лора – Тинатин. Рассекала по трассам федерального значения в открытой колымаге, в бардачке – колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет на концепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец с редакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образование тамагочи, только он один без содрогания произносит слово «прогмета-психоделика». Пачка сигарилл – и есть «прогметапсиходелика», та еще крутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками – замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что – очки.
Очки были те же самые.
Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?
Для парня с дурной кровью, температурящего каждый понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой, все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне; все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она очки для парня с разными, как у опоссума, глазами?
Для парня с разными глазами. Для меня.
Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив него обязательно сунут большой болт.
– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая, очевидно, о чем-то сходном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21